помнишь, на чем все закончилось?
— Подожди, я понимаю, к чему было воспоминание про рассвет и про футбол, но, если это все, то к чему было про…
— Это небольшая личная просьба. Делай то, что сам считаешь правильным, а не то, что ты можешь понять и представить как правильное. И тогда мне не придется становиться оружием возмездия фантомной справедливости… У нас, у мечей, тоже есть свои мечты и желания, — он подмигнул, все с той же светлой улыбкой, хотя в голосе его все-таки проскользнули нотки грусти…
Глава 5. Герой
Незнакомый, почерневший от копоти полок. Через узкие, едва различимые щелочки с боем пробивались угасающие солнечные лучи. Боль в левом плече напоминала о ночной схватке, однако она не напоминала о ее результатах или о том, как я оказался в этом месте.
— Наконец-то ты проснулся, — сказал будто бы тысячу лет, хотя на самом деле один день, знакомый голос.
Ромашка прикладывала к моему оголенному плечу то ли травы, то ли цветы, и после слов, которые я не мог разобрать, и слабого мерцающего зеленого свечения боль начинала понемногу уходить.
Я повернул голову: за фигурой берегини из-за занавеси на нас смотрели сразу несколько пар детских глаз.
— За работу! Веники в руки и пошли, неча знахарке с богатырем мешать! — строгий, но в то же время любящий голос, вероятно, принадлежал матери и хозяйке избы.
— Что случилось? Опять малые балуются? — мужской, взрослый и бархатистый голос.
— А то, интересно им все-таки, дети ведь… — голос хозяйки в этот раз прозвучал так, словно интересно было не только детям.
— Да, не каждый день в выжженном поле богатыря и знахарку-то найдешь…
С последним утверждением сложно было не согласиться… Только вот…
Да. Я закрыл глаза и, кажется, понял, о чем они говорили.
— Если вкратце, то ты не придумал ничего лучше, кроме как сжечь дотла упырей и всю опушку в придачу. Причем сделал это настолько примечательно, что вспышку света было видно даже в деревне, люди из которой нас с утра и нашли, — подтвердила мою мысленную догадку Ромашка.
И почему первое, что всплыло в моем воображении за секунду до того, как когти упыря отделили бы мою буйну голову от тела, — взрыв? Хотя если так подумать, то вполне нормальная реакция. Эх, Кладий, Кладий, чувствую, натворим мы с тобой дел…
— Ты сама-то как, цела?
— Поцелее твоего буду… но… духам упырей сдерживать все-таки сложновато. А потом еще героев залечивать… Ладно, может и не поцелее… — ее шутка прозвучала как-то… удручающе. Я посмотрел на ее лицо: оно было сильно бледнее обычного… Уставшие глаза уже не выражали той радости и безудержной энергии, какие были у нее вначале. Переведя взгляд чуть выше, я заметил еще одно отличие.
— Ромашка, а где твой венок?
Теперь она не пыталась отшучиваться. Ей правда было тяжело.
— Нам надо его найти, но одна я в лес идти боюсь. Без него… — пауза продлилась бесконечно, — без него у меня остается один день.
Это было последнее, что я ожидал услышать.
— Но… это же, — я резко отринул от себя слова «просто венок», — почему?
— Ты должен знать, что у мужчины сила в бороде, у женщины красота в косе, у нас, берегинь, способность поддерживать оболочку, похожую на человека, — в венке. Потерявшая венок берегиня навсегда становится обитателем мира духов и не может контактировать ни с людьми, ни с животными, ни… — в ее глазах появились слезы.
— Мы найдем его, обещаю, — я приобнял ее здоровой рукой. Больное плечо понемногу намокало.
* * *
Вечерело. Пока Ромашка училась у хозяйки различным девичьим премудростям в готовке и помогала накрывать на стол, из последних сил стараясь делать вид, что все в порядке, я решил немного подышать свежим воздухом, размять свежезалеченную руку, да и все тело в целом. Хотя Миролюб и Прасковья, как и их дети, называли меня богатырем, вряд ли я бы смог, подобно Илье Муромцу, 33 года пролежать на печи и пойти крушить врагов направо и налево. Даже после дня вынужденного постельного режима ноги уже передвигались с большим трудом, шея затекла, а в области поясницы появились не самые приятные ощущения. Как ни крути, переход с ортопедического матраса на каменную лежанку дался мне довольно тяжело, а если быть немного точнее — не дался вовсе.
Все же в избе было душновато. Освежающий вечерний ветерок объяснил это как никто другой. Несмотря на то что уже темнело, вокруг дома собралось очень много народу. И стар, и млад — все желали увидеть богатыря своими глазами.
Никогда не любил быть в центре внимания, но…
Почему-то я не мог просто развернуться и закрыть за собой дверь. Эта, так сказать, «популярность» была другая… Это не были фанаты, зрители, болельщики, это были настоящие люди, люди, смотрящие на меня глазами, полными надежды.
— Славный богатырь, — из толпы вышел седовласый человек преклонного возраста, при взгляде на которого в голове возникло слово «староста». — Надеюсь, мой сын вас никак не посмел обидеть?
— Нет, что вы, ваш сын — замечательный. Он позаботился и обо мне, и о моей… спутнице. Я ему очень благодарен.
— Отрадно слышать… Славный богатырь, я знаю, что вы не останетесь в нашей деревне надолго, однако позвольте нам хотя бы немного помочь вам в борьбе против лиха, прошу вас, примите эти скромные подношения, — он поклонился и протянул мне деревянный амулет со сложным, искусно вырезанным узором.
После старосты люди подходили, кланялись, дарили кто продукты, кто корзинки, кто топоры, кто рубахи… Я не знал, как должен был все это унести на себе, оставалось надеяться, что у Ромашки есть какое-нибудь астральное хранилище, ну или какая-нибудь «всевмещающая котомка», на худой конец… Однако и отказываться я не мог. Почему-то я знал, что люди отдавали самое ценное, что у них было. Последней подошла девочка лет шести. В ее руках была простенькая куколка без лица, одетая в расшитое разноцветными нитками платьице.
— Дяденька богатырь, а вы правда всех спасете от чудищ? — ее серые бездонные глаза излучали такую веру, что я не мог ответить ничего другого.
— Конечно, ничего не бойся, и спасибо тебе большое, очень красивая кукла.
Она заулыбалась, в ее голосе больше не было и тени сомнения, только чистая, искренняя радость:
— Да! Я ее сама сделала, ну, может, с платьем мама чуть-чуть помогла…
Я тоже улыбнулся. Хотя ситуация с Ромашкой меня тяготила, как говорил Кладий, «здесь и сейчас», я не мог не улыбаться.
Перетащив все съестное в дом, таким
