и двумя новыми? Он действует с быстротой молнии, тогда как белги уже потеряли два месяца. Знаете ли вы, что с союзными галльскими племенами у него восемьдесят тысяч человек? И если вам на случалось видеть его легионы, то мы можем вам сказать, что служат в них люди суровые. Вы говорите нам, что белгов триста тысяч человек. Они всюду об этом кричат, но мы их не считали; да и знаете, ведь белги всегда придерживаются правила: «Всякий сам за себя...» Стоит только показаться Цезарю, как все они разбегутся защищать свои дома, потому что все они глупы. Аллоброги, например, не идут иначе им войну, как связанные друг с другом цепью, чтобы живой стеной остановить неприятеля. Как удобно воевать со связанными руками! Римляне же вовсе не так глупы, и если вы увидите их, то сами согласитесь, что нет на свете таких смелых и ловких солдат. К чему эти дикари вызвали римлян? Разве Цезарь сделал им что-нибудь дурное? Им следовало сидеть смирно. Что же касается до вас, добрые друзья наши с Кастора, то мы скажем вам то же, что сказали и другим соседям нашим: «Вложите мечи ваши в ножны и уберите шлемы».
Отец мой вернулся в очень подавленном состоянии духа. Наши воины и предводители с Верхней реки были очень задеты речами жителей Лютеции, и с этого дня обитатели реки злобствовали на обитателей острова.
Пришлось, однако согласиться, что делать нечего. На юге Сены народы не двигались и выражали полнейшее равнодушие к судьбе белгов.
Вскоре мы получили известия. Приближение восьми легионов заставило союзников разбежаться для защиты своих очагов. Ремы, эдуи и жители Лютеции обратились сами к Цезарю, и им были дарованы очень милостивые условия сдачи. Но другие соседние с нами народы стойко встретили неприятеля. Произошла отчаянная битва. Одно время римляне не могли устоять против натиска галлов: одна из римских когорт[9] почти до вся была уничтожена, потеряв всех своих начальников и своё знамя. Цезарю пришлось взять щит, самому собирать свои пошатнувшиеся легионы и вернуть их на поле брани. Наконец римская дисциплина и превосходство римского оружия доставили победу золотым орлам. Из шестидесяти тысяч галльских воинов спаслось только пятьсот человек.
Затем мы услыхали ещё о новых поражениях союзников. Всех пленных римляне продали в рабство: так сразу погибло пятьдесят пять тысяч человек.
Мы никогда прежде не слыхивали о таком уничтожении целых народов. Наши галльские войны никогда не были так жестоки.
В Альбе перестали кичиться. За столом самые смелые храбрецы сидели, опустив голову в тарелку, а хвастуны не говорили ни слова. Эти известия словно кинжалом поразили наши галльские сердца, а мать моя горько плакала о судьбе всех оставшихся женщин и детей. Мы, воины, хотя и не плакали, но точно упрекали себя, что ничего не сделали, чтобы помешать гибели братьев. Какая была польза от храбрости Думнака бычьей силы Боиорикса, хвастливости Цингеторикса и прежних подвигов отца, потомка Гу-Гадарна?
И в то же самое время нам невольно приходило в голову, что мы избавились от страшного несчастья.
VII. Арморика.
Но наступило время, когда ждать долее не доставало сил. Бездеятельность казалась мне невыносимой с тех пор, как я сделался воином.
— Отец, мне уже восемнадцать лет, — сказал я. — В мои годы ты уже воевал, был ранен и приобрёл славу, Позволь мне посмотреть на свет.
Он ни слова мне не ответил, но пошёл поговорить с матерью. Она горько заплакала и сказала:
— Я знала, что в конце концов он будет у меня отнят.
Отец мой позвал Думнака и Арвираха и приказал им готовиться, чтобы ехать вместе со мной. Он дал мне полный кошелёк монет со значками предводителей и самых знаменитых городов Галлии. На шею мне он надел золотое ожерелье, так как теперь, сказал он, мне придётся жить как военачальнику. Затем он передал мне половину сломанной пополам золотой монеты.
— Я не позволю тебе ехать к племенам нижней Сены, говорят, что Цезарь отправляется туда, а тебе ещё слишком рано вступать в стычки с его легионами... Отправляйся на юго-запад, к карнутам и венетам, которые всегда хорошо принимают чужестранцев. Когда приедешь в Арморику, ты можешь спросить старейшину Гвела. Мы с ним вместе путешествовали на остров Британию и прибрежные страны; он отличии примет тебя и полюбит, как родного сына.
Мать моя вручила мне несколько драгоценных вещей для жены и дочерей Гвела и заткнула в пояс моих штанов другой кошелёк, полный золота; на палец надела колечко с красным камешком, которое должно было охранять меня от всякой опасности. Она просила меня почаще молиться и остерегаться моря; затем бросилась ко мне на грудь и залилась слезами.
Я простился с родителями, и мы втроём поехали тихим шагом, в чудное весеннее утро, при пении птиц, перелетавших с ветки на ветку. Мы проезжали деревни и города, видели новые страны и новых людей.
В Арморике, роскошной стране, покрытой чудны ми лесами, в которых жужжали мириады пчёл, жителей было, однако, немного. Маленькие, смуглые люди, одетые в козьи шкуры и вооружённые железными или бронзовыми топорами, сильно походили на дикарей. Язык их мы едва могли разобрать. В лесу они перекликались друг с другом, издавая кошачьи крики.
Раз утром, поднявшись на гору, мы увидели вдали тёмную полосу.
— Море! — крикнули мои товарищи, весело взмахнув копьями.
Мы спустились с горы, затем поднялись и потом опять спустились, и около небольшого залива увидели какую-то странную деревню, окружённую с одной стороны утёсами, а с другой морем, и как бы отделённую от мира. Деревня казалась точно в колодце.
Волны сердито разбивались белой пеной о скалы, и на берегу разбросано было с сотню лодок разных размеров и почти все были с длинными мачтами.
В деревне хижины были покрыты кожами морских зверей с положенными на них камнями и якорями, для того, чтобы их не снесло ветром. В некоторых местах вместо хижин были опрокинутые лодки, а иные жили просто в пещерах. Кое-где лежали громадные скелеты совершенно незнакомых мне животных. Всюду были растянуты на шестах красноватые сети, а на жердях, положенных на козлы, сушилась рыба, блестевшая как серебро.
Мужчины в громадных сапогах, растрёпанные женщины и полунагие дети производили какие-то непонятные нам работы. И всюду распространялся крайне острый и неприятный запах. При виде наших шлемов, пик и лошадей женщины и дети в страхе попрятались. У одной хижины мы увидели мужчину, взявшегося за палку.
— Здесь живёт старейшина Гвел? — спросил я.
— Старейшина Гвел умер, — отвечал он.
— Может быть, у него есть сын?
— Да, у него остался сын — старейшина Гальгак, и
