пьем до дна,
Как мух гоняя ангелов бесшумных.
И верим в ад, где смрад и серный дым,
Все это совмещая с верой в Бога…
Вы – безнадежны, я – неисправим,
Давайте повоюем хоть немного!
9
…Кролик утверждал, что существование наше вполне светское. Сплошные наряды и ночная жизнь. Ночью мы занимались физкультурой. В наряды ходили почти ежедневно.
Кроме этого занятия, у нас появилась еще одно дело, занимающее весь остаток времени. После принятия присяги и завершения курса молодого бойца мы начали учиться.
Мы располагались в классе по два человека за столом. На голове у каждого были надеты черные эбонитовые наушники с гуттаперчевыми лопухами, чтобы не натирало. В наушниках звучала исключительно английская речь.
В начале занятий Минус, расхаживающий как маятник по учебной комнате, сообщил нам следующее:
– Вы служите в необычных войсках. Это войска у-у-уффф… Особого Назначения. Так сказать Осназ, ОГВА. Что означает Оперативная Группа Войск в Арктике. Мы подчиняемся у-у-уффф… непосредственно Главному Разведывательному Управлению. И вы должны этим у-у-уффф… гордиться.
Особой гордости мы пока не ощущали.
– Чувствую, что попали мы в ту еще непонятку, – сказал уныло Джаггер.
– Хрен выпутаешься, – вторил ему Панфил.
– На секретный допуск подпишут, даже в Монголию не выпустят до конца жизни, – напророчил мудрый Чучундра.
Я воздержался от высказываний, потому что на самом деле мне льстило, что я оказался в таких крутых войсках. Мы будем заниматься радиоразведкой. О таком я просто никогда не слышал.
Минус нудно, но довольно внятно объяснил, что нам собственно предстоит и как все это работает.
Самолеты нашего потенциального противника, а именно стран НАТО, летают, негодяи, где хотят. И наша задача – узнать, где именно они это делают и о чём говорят.
Пилоты их общаются между собой и диспетчерами открытым текстом. Разговаривают по рации на коротких волнах. Мы эти вражеские частоты знаем и постоянно находим новые.
Кроме того, мы пеленгуем супостатов и следим за их местоположением. Вся информация попадает к офицерам оперативникам. А после первичного анализа отправляется в Москву. А уж в Москве… ну, это нам знать было не положено.
Оставалась мелочь. Выучиться различать английский радиообмен.
Учитывая, что английский язык в школе преподавался и изучался не слишком усердно, а многие вообще учили немецкий, задача была вполне посильная. Поскольку в Красной Армии непосильных задач не ставят. А если такая задача все-таки поставлена, то мы ее сделаем посильной и решим, нахрен, в два счета.
– Как лорды будем, – говорил Джаггер, – хау ду ю ду, тля.
Как раз ему и Панфилу дело давалось лучше других. Сказывался опыт исполнения английского рок-н-ролла по кабакам.
Чучундра успел подучить английский язык в институте. Я слегка тормозил. Кролик то обгонял меня, то отставал.
Батя вообще не понимал, чего от него хотят. Впечатление было такое, что он узнал о существовании английского языка только в армии. Все старались, как могли.
Для начала нам вбили в головы английский алфавит. Не тот, который учат в школе, а тот который используют для радиообмена. Система несложная.
Так же, как в старом русском алфавите, буква «А» называлась «Аз», а буква «Б» – «Буки», так и американские пилоты не кричали в эфире «Эй», «Би», «Си», а выговаривали «Альфа», «Браво», или «Чарли». Такое произношение очень трудно перепутать, несмотря на любые помехи в эфире.
Вообще язык радиообмена немногословен – двести-триста слов или стандартных фраз вполне достаточно, чтобы уверенно себя чувствовать на перехвате. Но и эти триста слов нужно выучить, да еще и уметь распознавать.
К несчастью для нас, шпионов, коротковолновой эфир переполнен помехами, ибо короткая волна многократно отражается от озонового слоя и еще черт-те от чего.
Когда мы впервые услышали магнитофонную запись настоящего радиообмена, где на фоне щелчков, завывания, хрипов и какого-то писка, неясный голос, постоянно меняющий тональность, забормотал что-то по-английски, мы безнадежно переглянулись.
– Никогда я этого не пойму, – обречённо сказал Панфил, – пусть меня особист расстреляет, я ничего не разбираю.
Через две недели Панфил лучше всех нас писал радиообмен… Кроме всего прочего, мы изучали устройство радиоприемников, пеленгаторов и тактико-технические данные самолетов НАТО.
В качестве поощрения нам давали полистать американские журналы, которые выписывало из Америки советское Министерство обороны. Журналы назывались «Air force» и радовали нас красивыми самолетами, а еще больше – яркой рекламой с американскими девицами разной степени обнаженности.
Через месяц многие из нас начали нормально разбирать эфир, который мы слушали пока только в магнитофонных записях.
Приблизительно определялась и наша дальнейшая судьба. Хорошо шарящие и слышащие эфир гуси, после учебки должны были направиться во Второе Подразделение. Они становились элитой, микрофонщиками. Из них ковали спецов, подслушивающих переговоры супостатов в эфире. Этих волков поиска и акул перехвата до конца службы кормили сырым мясом радиообмена.
Из троечников изготавливали радистов, и они поголовно изучали азбуку Морзе.
Грубиян Джаггер говорил, что радисты напоминают ему басистов. Старательны и туповаты. Радисты не обижались, а басистов у нас не было, если не считать самого Джаггера, который при случае мог вполне сыграть и на басу.
Батя и еще несколько подобных ему пареньков должны были продолжить службу в хозяйственной роте. Их ждали дизеля, трехфазный ток, сварочные аппараты и автомобили.
Существовала еще одна, особая ипостась радиоразведки – Первая Площадка. Это был радио-пеленгационный центр. Туда попадали те, кто был слабоват как микрофонщик и не вполне годился на перехват. Но и в радисты отправлять такого человека тоже было нельзя, не говоря уже о хозроте.
Народу на Первой Площадке было совсем немного. Она находилась на отшибе, примерно в трех километрах от части. Голая тундра вокруг и единственная дорога создавали все условия для относительной анархии. До абсолютной дело не доходило, но свободы на Первой Площадке было гораздо больше.
Набирали туда разборчиво. Критерием являлось какое-либо художественное или техническое умение. Впрочем, судьба наша была неизвестна тогда никому, а уж нам самим и подавно.
…Во время занятий в теплом микрофонном классе самым трудным было не заснуть.
Со сном боролся лейтенант Минусин, периодически колотя деревянной указкой по столу со страшным грохотом. Если спящие не просыпались от этого, то Минус давал указкой по голове.
– Черт проклятый, – жаловался Джаггер, – и не поспал толком, и вся голова в шишках; как шапку ни надень, всюду давит.
– Не гони, – увещевал его Панфил, – у тебя еще на призывном вся голова была шишкастая.
Иногда Минус давал нам длинные задания, включал магнитофонную запись примерно на полчаса и уходил. Мы должны были записывать радиообмен без ошибок. В такие минуты за нами присматривали сержанты.
Я сидел за столом с Чучундрой. Панфил и Джаггер располагались чуть сбоку и впереди от нас. Было хорошо видно, как шишкастая голова Джаггера медленно, но неизбежно склонилась и легла на доску стола.
Через минуту Панфил отрубился рядом с ним. Мы продолжали писать.
В это время тихонько приоткрылась дверь в класс, и внутрь прокрался сержант Рязанов. Он сразу приложил палец к тонким губам, как бы приказывая нам не будить спящих.
На роже его большими буквами было написано, что он замышляет какую-то гадость.
Я скомкал лист бумаги и бросил в затылок Джаггеру. Чучундра бросил ручку в Панфила. Я попал, но Джаггер не проснулся. А Чучундра и вовсе промазал.
Сержант Рязанов шепотом подал команду:
– Всем кто спит… – а затем продолжил в полный голос, – встать! Естественно, что тут же выскочили только дрыхнувшие.
Ими оказались Панфил, Джаггер и Кролик, который тоже задремал где-то в углу.
– Вы, все трое, – обратился Рязанов к заспанцам, – уже выспались. Так значит пришло время творческой деятельности. Пойдете на алмазы.
– А вы, – он повернулся к нам, – хотели помочь товарищам? Так идите с ними, арлекины, и помогайте.
В это время раздался дикий грохот. Как оказалось, Батя, который не проснулся, даже когда сержант заорал «Встать!», сейчас упал со стула
