Лязг, рокот и гул не в состоянии заглушить топота пехоты.
Я подумал так: бессмертный топот кирзачей, и мне стало весело.
Оглянулся: ротная колонна слитной массой за мной; звяканье котелков, кашель, хриплое дыхание. И эти звуки ничто не может заглушить. Посмотрел вперед: комбат на коне, Трушина не видпо. Подался, вероятно, в роты. И ко мне, станется, заглянет замполит батальонный, друг ситный Федя Трушин. Давненько мы с ним не чесали языки. Иначе говоря, не решали мировых проблем.
И как там эти мировые проблемы существуют без нашего мнения о них? Наверное, туго им, проблемам! А если всерьез, есть одпа проблемка, в решении коей и мы с Федором Трушиным примем участие - ж не словопрениями, а делами-делишками: погасить очаг второй мировой войны на Дальнем Востоке, завершить вторую мировую. Здорово, когда словеса мождо подкрепить делами, как в данном случае.
Чем дальше мы уходим на юг (хочется сказать: чем ниже спускаемся на юг, хотя будем подыматься - там горные отроги), тем ближе Тамцак-Булакский выступ. Не надо быть выдающимся стратегом, чтобы понять, почему нас направляют туда: этот выступ - как кулак, занесенный над Маньчжурией, с него, с обширного плацдарма, сам бог велел наступать, чтобы окружить, рассечь, разбить Квантунскую армию, - и откроется дорога в глубь Маньчжурии, на 4анчунь, Мукден и далее к побережью Ляодунского залива, к Желтому морю. А хотите, можно идти правее, на Бэйпин, то есть Пекип. Не зря япопцы в мае тридцать девятого года вознамерились срезать этот выступ и потом захватить всю Монголию, да не выгорело: в конце августа на ХалхипГоле советские и монгольские войска разгромили их наголову.
Вот такой экскурс в историю...
Я шел, пыхтел, - отвык-таки, видать, за месяц от маршей и бросков, - и в спину дышала моя рота, и словно дыханием этим подталкивало меня, и идти было легче. А чем я ей помогу? Вышел из строя, пропустил взводы отставших нету, прекрасно, скомандовал: "Ребята, не растягиваться! Воду экономить, не пить даром!" - и вернулся на свое законное местечко впереди колонны.
Это помощь? А что обозначает - не пейте даром? Тут зря не пьют, лишь по нужде. Но экономить воду во фляжке, терпеть ц перетерпеть жажду можно и нужно. И я подаю пример - не прикасаюсь к фляге. Хотя превосходный этот пример, дающийся мне не без усилий, не очень различим в сумраке.
Нет, пить никак нельзя: когда будет колодец, неизвестно, и будет ли в нем вода, тоже неизвестно. А ведь после короткого отдыха и сна марш продолжим днем, в самый зной.
Ночь, а мы мокрые, как мышь: пот на лбу, стекает по щекам, за ушами, меж лопатками. Иной раз вытрешься рукавом, иной раз плюнешь: надоест бесконечно утираться. Это с нас сгоняют жирок, которым обросли в эшелоне. За все свои воинские годы я не катил столь продолжительно в теплушке и не совершал столь длительного марша. А между тем армейской колеи придерживаюсь с октября тридцать девятого, кой-какой опыт поднакопился. Видать, еще недостаточный. Надобно обогатить.
Да, а ротный я отныне законный, стопроцентный. Не врид и не врио. Постоянный, затвержденный приказом по дивизии. Надо же: солдаты спят, а служба идет, штабы скрипят перьями, в дороге реляции сочиняют. Когда подъезжали к монгольской границе, вездесущий замполит Федя Трушин шепнул на ушко: "Петро, с тебя причитается: утвержден ротным!" - "Иди ты!" "Голову на отсечение: по моим данным, комдив прпказнк подписал!"
Я верил - не верил, но в Баян-Тумэни при выгрузке комбат сказал мне вполне официально: "Лейтенант Глушков, есть на тебя приказ из штадива, из отделения кадров. Поздравляю: законный ротный". Обрадовался? Да. Не очень, правда, остро. Больше бы обрадовался, если б комбат сказал: старшего лейтенанта присвоили, готовь третью звездочку. Засиделся я в девках, то есть в лейтенантах.
Пропуская колонну и покрикивая: "Ребята! Подтянись, растянулись как! Подтянись, подтянись!" - я подумал, что догонять и перегонять роту всякий раз накладно, напрягаешься, да что ж попишешь: из головы колонны людей не увидишь, особливо спиной. Пока отстающих нет, хромающих тоже. Если что, товарищи помогут, возьмут часть груза себе, а уж ежели совсем худо кому будет, посажу на повозку; с повозками идет старшина Колбаковский: не доверяет ездовым, еще перепутают скатки да и вообще чтоб не спер кто из соседних рот. ("Старшинские повадки мне знакомые: как недостача, так организуют на стороне, публика дошлая...")
Как бы гляжу на себя сбоку: и лейтенант Глушков утратил стройность, сутулится, ступает отяжелеыно, гребя песок носками.
Гимнастерка под мышками и на спине пропотела, из-под пилотки (фуражечку с лакированным козыречком упрятал до поры до времени в "сидор") стекают капли пота. Сердце бухает, коленки расслабленно дрожат, присесть либо прилечь влечет неодолимо.
Одолимо, разумеется, однако и усталость давит, гнет к земле. Невольная думка: "Привальчик бы!" Командир полка проявил чуткость к моим и нашим мыслям, и по колоннам прокатилось:
- Прива-ал! Прива-ал!
Желанная команда! Все поплюхались мешками, прямо у дороги. Разговоров не слыхать, мало кто курит. Лежать - блаженство. Земля прохладная и подрагивает от танковой поступи. Лязг, рокот и гул. Но сквозь них пробивается свист ветра - будто тарбаганпй свист; мы этих зверьков видели днем: любопытничая, стоят у норок, как столбики, и чуть что - прячутся мгновенно.
Днем увидим тарбаганов, и днем будет пекло. Сколько еще минут привала, вот-вот скомандуют вставать и строиться? Оттянуть бы эту команду! Таким чередованием часов изнурительной ходьбы и минут блаженного отдыха и будут ближайшие несколько суток.
Чую: дадутся нам эти сутки...
- Вста-ать! Стройся!
Команда перекатами идет от головы полковой колонны, доходит до меня - я кричу: "Первая рота, становись!" - своим подчиненным кричат командиры взводов и отделений, затем команда катится дальше, в другие батальоны и роты, до хвоста колонны. В этот момент, когда командиры батальонов, рот, взводов, отделений дважды, а то и трижды подают одну и ту же команду, в подразделениях гвалт, как на персидском базаре. Но встали, построились, и гвалт исчез, будто вода в песке. Вода и песок! Ее здесь скудно, его изобильно. Ее нам будет не хватать, его - сверх нормы...
Колонна вытягивается, колышется, ползет - все быстрей, входя в темп. Сумрак рвется, истаивает. Желтеет край неба. Луна и звезды гаснут. Сперва кажется: вечер. Но небо желтеет сильней, свет становится ярче, хотя само солнце еще скрыто грядой сопок на востоке. И вот уже вовсю светло, и я уже вижу, оборотившись:
лица у моих солдатиков осунувшиеся, серые, землистые. Как и у меня, очевидно. Марш и бессонная ночь не красят.
Рассветная монгольская степь! Усталые и непреклонные шагают по ней сотни колонн, десятки тысяч людей. И я на миг представляю себе, как вся эта лавина, эта мощь перельется через маньчжурскую границу. Девятый вал!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
