Свет, не расстраивайся, наверное, таких счастливчиков все же мало на Земле. По крайней мере, мы с Генкой к ним тоже не относимся.
Да я разве расстраиваюсь? Говорят, Бог дал невезение сильным людям, а везение - слабым. Материализм говорит: все в природе целесообразно, а верующие: Бог знает - кому что дать. А вообще-то, грешили мы, наверное, много, поэтому и невезучие. А роптать на невезение тоже грехом считается. Лично я - оптимистка, несмотря ни на что, хотя тоже, как и у всех, бывают и грустные минуты, и метания,
как выйти из тупика, когда невезение особенно жестко накладывает свои лапы. Но стараюсь не быть нытиком. Исхожу из того, что где беде быть, там ее не миновать. А в молодости моим любимым изречением было: "Все, что ни делается,- к лучшему".
- С такой философией можно и несчастье за счастье считать,- усмехнулся Сережа.
Можно, если несчастье посетило твоего врага, а не тебя. Я считаю, как раз все наоборот: не вкусил горького - не оценишь вкус сладкого. Поэтому-то и все - к лучшему. Это - с одной стороны, но есть и другая сторона у этой простой мудрости: ведь очень часто бывает, что какая-нибудь неприятность, которой не удалось избежать, спасает вас от еще большей беды, или со временем ты видишь, что если бы все случилось не так, как случилось, то последствия были бы еще более удручающими. А в общем-то, ребята, как говорится, жизнь прекрасна и удивительна, особенно когда отпуск только начинается и рядом люди, которые тебе симпатичны.
Ну спасибо, Светка,- сказал Сергей.- Как мы к тебе относимся, ты тоже догадываешься. Жаль, что через три минуты корпус закрывается, а то мы бы еще подискутировали малость.
Уже? - спросила Света.- Как же быстро бегут звездные минуты. Ну что ж, завтра у нас целый день, который тоже сулит нам отдохновение от забот.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Ну что? - сказал Сергей после завтрака, посмотрев на Гену,- Может, покажем Свете город? Поедем?
Поедем,- согласился Гена.- Ты как, Свет?
С удовольствием.
Они вовремя подошли к автобусной остановке и уже через несколько минут вышли у площади, вымощенной таким же булыжником, как Красная площадь в Москве. На площади стояла скульптура Владимира Ильича Ленина, кормились голуби, гуляли мамы с детьми, но самое интересное было в том, что она тоже называлась Красной.
Основной интерес представляла главная улица, отстроенная кое-где зданиями готического стиля -"варварского", как считали итальянские гуманисты эпохи Возрождения. Дома с высокими фронтонами, богатые декорированные детали на фасадах, арки, башенки, шпили, стрельчатые своды, арочные окна - все это создавало впечатление одновременно массивного и легкого, устремленного в небо. Улица вела к вокзалу, вблизи которого, немного в стороне, раскинул развесистые кроны небольшой парк.
Ознакомив Свету с уличными достопримечательностями, ребята повели ее под соблазнительную тень старой березы, роняющей небольшие блики на скамейку, стоящую под ней.
Навстречу им шли три цыганки. Одна совсем еще подросток - лет тринадцати, другая - молодая, красивая, сзади ребенок подвешен, ножки голые болтаются, головенка в спину матери уткнулась, и с ними дородная цыганка, одетая в традиционные яркие одежды, лицо молодое, но сама грузная, на руке большая сумка висит, но как будто и не чувствует она ее тяжести, сила в ней играет, несмотря на полноту. Еще издали закричала Свете:
Эй, красавица, давай погадаю.
Угадано все,- ответила Света.
Ой, не угадано,- приостановились все трое.- Сколько позади - столько впереди. Ничего не угадано. Положи, сколько можешь, ну сколько можешь!
Свете говорит, а сама на парней смотрит, руку вверх ладонью тянет, Сергей вынул трояк из кошелька, положил ей на руку:
- Расскажи, расскажи, мы тоже послушаем, а то рядом идем, а ничего не знаем.
Дай ручку, дай ручку - посмотрю. Света протянула, правую.
Не эту, левую дай!
Света левую протянула. Цыганка долго смотрела, потом сказала:
Какая красивая - какая несчастливая. Сглаз на тебе лежит. Зачем не лечишься? Зачем чужую болезнь на себе носишь? Зачем сглаз не снимаешь? Порчу на тебя соперница наложила... Зачем парня у нее увела?
Я - увела? Никогда ни у кого не уводила...
Увела, увела. Вспомни, вспомни. Давно было. Разбила большую любовь, сама не воспользовалась.
Ой,- воскликнула Света.- Правда, было такое, я уж и забыла.
Ты забыла - Бог не забыл. Им судьбы разбила - себе судьбу испортила. Замуж вышла - счастья не нашла. И не найдешь, пока сглаз не снимешь. Парни эти,- она на ребят рукой указала,- не твои, оба - не твои.
Ясное дело,- Света на парней посмотрела.- Кто серьезное
в санаториях находит?
- Не скажи, красавица, кому найти - везде находит. Сними сглаз говорю тебе.
Цыганка замолчала.
А впереди-то у меня что? - спросила Света.
Впереди все туманом покрыто, туман-туман, потому что сглаз снимать нужно. Сглаз снимешь - судьба откроется.
Как-то вы гадаете странно, нетрадиционно: ну там, деньги, король, дорога... Так обычно цыганки гадают.
Какие деньги?! - закричала цыганка.- Никогда у тебя денег не будет. Король?.. Два у тебя короля,- и опять на ребят рукой показала.- Третий будет. Все - дым... Все - дым... Дорога? Будет дорога у тебя: опять сюда приедешь. И ты приедешь,- сказала Сереже.- И ты,- на Гену посмотрела.- Все дороги пустые! Судьбы у мужиков разбитые - ты им еще и сердца разобьешь. Снимай сглаз, красавица... У тебя корона на голове.
А где снимать-то? - спросила Света.
Бабку найди, найди бабку - людей поспрашивай... Я не снимаю, я только гадаю,- и пошла величественно и неторопливо, молодые - за ней.
Света и ребята стояли, им вслед смотрели. Молодая оглянулась, на мать головой кивнула:
- Правду тебе сказала, она пустое не говорит.
Света стояла, задумавшись. По глазам ее можно было видеть, что слова цыганки произвели на нее впечатление.
Ерунда все это, чушь, больше ничего,- сказал Гена.
Кто знает,- пожал плечами Сережа.- Ничего, Светка, сглаз снимешь судьба откроется.
Нет, знаете, ребята, можно как угодно к этому относиться, но вот какую историю я вам расскажу. Пойдемте вон там, на скамеечку сядем.
Они подошли к скамеечке, стоявшей в тени березы, сели.
- Ну-ну,- сказал Сергей.- Рассказывай, что за история. Света немного помолчала, потом повела рассказ:
- Вот слушайте. Работала у нас в отделе одна девчонка - Иркой звали: с одной стороны, немного простоватая, с другой стороны, умела пошутить, посмеяться, остроумно сказать. Я помню, как-то в час "пик" ехала с ней в автобусе. Такая теснота была: все буквально друг на друге висят, ругань из каждого угла, кошмар. На Ирку тоже мужик какой-то кричит: "Вы что на мне повисли?" А она ему, улыбаясь: "Вы что - не мужчина? Вы бы радовались, что на вас молодая красивая девушка повисла". Все заулыбались вокруг и ругаться перестали. Ну это так, для
характеристики. В общем-то, она слабая была, хоть и молодая, уставала быстро. Кстати, она на мое место пришла, когда я перешла в другой подотдел, поэтому мы и подружились. Она всеми своими секретами со мной делилась, про своих поклонников рассказывала. Как у нее что-нибудь новенькое появится, так она ко мне прибегает: "Зайди, расскажу тебе что-то". Ну вот, поехала она тоже в санаторий, только на юг. Приехала загорелая, веселая, во все комнаты отдела заходит, рассказывает, как отдыхала, и везде свой рассказ заключает словами: "А еще мне цыганка нагадала, что я в двадцать семь лет умру". А ей всего двадцать пять лет было в то время. Поэтому все это как-то мимо ушей пропускают. Ирка ко мне тоже зашла и ту же самую фразу повторяет: "Свет, мне цыганка нагадала, что я в двадцать семь лет умру". И как сейчас помню, я ей ответила: "Ирка, еще ты цыганкам будешь верить..." И что вы думаете, через два года, в двадцать семь лет, она умерла, царствие ей небесное, хотя, казалось бы, трудно умереть в двадцать семь лет, да еще скоропостижно. А дело было так. Я приболела, была на больничном. Сейчас не помню, зачем приезжала на работу, что-то по делу, среда была, заглянула в коридор, из которого дверь вела и в ее комнату, а она мне: "Свет, а я тоже заболела, температура высокая". Я спрашиваю: "А чего же работаешь?" - Да ты же знаешь, мне за больничным в Мытищи надо ехать, не хочется, может, обойдется". Она в Мытищах была прописана у матери, а жила без прописки в общежитии нашей организации, недалеко от места работы. "Зайди ко мне,говорит,- что-то расскажу". А я очень спешила, отвечаю ей: Ой, Ирка, спешу очень, в понедельник выйду - поговорим". Она опять: Да ладно, зайди на минутку". Я - ей: "Нет, нет, Ира,- в понедельник",-и не зашла. А в понедельник мы ее уже хоронили. До сих пор себе никак простить не могу, что не зашла к ней, но разве можно было такое предположить: ей было двадцать семь лет. Я прихожу в понедельник на работу, иду по коридору, гляжу, весь отдел в коридоре собрался, стоят в кружке, лица у всех хмурые, встревоженные, заплаканные. Я подхожу: "Что случилось?" Все молчат, боятся мне говорить, знают, что я с ней больше всех близка была. Тут Наташа - у нас с ней столы рядом стояли - говорит: "Это... Ум... Ум... Ум..." заикается, хоть никогда не заикалась, вообще острая на язычок была. Наконец выговорила: "Умерла..." - а дальше опять ничего сказать не может, боится "Ирка" выговорить. Я сама догадалась. "Ирка?" - спрашиваю. "Да",- говорит
