Войчек потемнел, глаза лихорадочно забегали.
— Воевода…
— Что воевода? Герцог! Герцог Альвинский за свою дочь!..
Войчек как немой, оторопело открывал и закрывал рот.
— Вот что, давай-ка собирать в темпе барахло, вязать на кони и в путь! Пеших мы их еще нагоним…
— А если они рванут в Василисковы холмы?
Матеус побледнел.
— Попробуем перехватить.
— А карета?
— К вурдалакам, карету! Бросим здесь! И лошадь…
Собирались мигом и молча. Войчек помогал старшему упаковаться. Брали самое нужное и ценное, остальное оставляли на попечение корчмаря. Вооружившись, погнали вниз, во двор, к конюшням. Уже на ступеньках почуяли неладное. Горестный рев, нет даже вой. Эльфы не ушли спокойно, не позабыли старых, незаживших ран и обид людскому народу, — напоследок отхватив кровавую жатву.
На первом этаже гостиницы собралась, небось, вся деревня. Тихо перешептывались. Старики и старухи, мужики и бабы, молодые семьи и их детишки, все дружно столпились, образовав круг перед дверьми в комнаты корчмаря Гвидона. Мастера медленно, под скрип половиц спустились на первый этаж, мрачные лица сельчан встретили их сурово и угрюмо. Храмовники невольно потянулись за рукояти мечей. Но бросаться на безоружную толпу сталью не спешили. А толпа, как два ручья, растекалась по обе стороны, пропуская храмовников к выходу.
— Ироды! Нечисть! — Донеслось до их слуха.
У Войчека мурашки заходили по спине, сколько ненависти и отвращения слышалось в том голосе.
Толпа расступилась, пропуская к дверям.
И уже у входа в сени гостиницы, Войчек с Матеусом увидели причину бича. Три тела лежали на полу пластом: одно с невообразимо завернутой головой, а два других — с колющими и рубящими ранами, что не скрывали даже простые хлопчатые одежонки. Дело рук остроухих! В первом трупе с трудом угадывался Гвидон Короп, в двух других, кто-то из его прислуги. Да рейд эльфов не прошелся без жертв для крестьян. На храмовников косились зло и с осуждением.
— Прочь с села! Убирайтесь вон! — Выступил плешивый и еще в силах бородач.
Жена Гвидона продолжала причитать, а Ховка стоял в окружении прислуги и родни, жадно хлюпая носом. Артеха забился среди своей семьи и носа не показывал. Ситуация накалялась. Селяне могли пойти в наступление и уже не на эльфов, а на провокаторов, зачинщиков всех бед и горя. Мастера молча пятились к выходу, продолжая хмуро, из-под лоба, пялиться на озверевших и обезумевших на глазах сельчан.
Вылетели во двор горохом, по пятам с десяток мужичья, закатавших рукава, и хватавших на ходу, кто что горазд: вилы, секиры, лопаты, грабли, сапки, косы, серпы, ножи, ржавые остроги. Все, что попадалось под руки!
Оказалось, и на дворе ждала дюжая подмога: еще десятка два односельчан с нехитрым вооружением в руках. Попадались даже сабли, короткие мечи, бердыши и проржавевшие, но внушительного вида клинки.
Вот так встряли!
Спина к спине — Войчек и Матеус отступали к конюшням.
— Нам только пара коней и мы — уйдем!
— Ага! А эльфов кто на нас натравил?
— Они приходили за нами…
— Да? Да только вас оставили в живых, а Гвидона, Гната и Самоху, того, в живых, нету! Как такое понимать, любезнейшие?
— Ты тут старший? — Матеус решил принять дело в свои руки.
Плешивый, что начал с ними весь военный раздор, подобрался, ответил:
— Ну, я, а что?
— Знаешь, кто мы?
— А чего не знать — мастера…
— Значит, знаете, мужики, на что идете?
Повисла тяжелая гнетущая тишина.
Утро на Лисьем лугу вступало в полную силу и солнце уже принялось нещадно припекать. Погром, что учинили эльфы на пару с мастером Войчеком, никто так и не подумал разгребать, — корчма стояла с проваленной крышей, особо пострадал вход, его вынесло вместе с глиняной стеной, окна зияли пустыми провалами; одно только успокаивало, что потушили пожар, учиненный карательницей Ирэной.
Слова Матеуса остудили жар гнева.
Вокруг храмовников образовался узкий круг, который неспешно продвигался к конюшням.
— Мужики, мы догоним остроухих и они ответят за… — Войчек запнулся.
Лица мужиков потемнели сильней. Селяне не решались вступить с опытными и подготовленными к военным стычкам мастеровым в бой. Да и магии храмовников боялись и чурались.
Так кружась юлой в кольце хоровода вооруженных сельчан, мастера подошли к конюшням в упор. В дверях завозился Войчек, носком сапога отворил дощатую ставню, и сначала он, а за ним брат Матеус, юркнули в полумрак стойл. Кони нервно заржали, учуяв жгучее напряжение, исходящее от людей.
— Войчек, седлай коней, вяжи веревками скарб, и уходим!
— Прям щас! — Злобно прошипел плешивый. — А ну-ка, братцы, вперед!
Мужичье заорало в голос и пустило в ход подручное оружие.
Матеус ударил несильным заклинанием. В-первую очередь, решив не убивать, а показательно наказывать воспаленную и жаждущую крови толпу. И, во-вторых, глушить особо опасных, парализующим заклятьем.
Круговерть вил, кос, секир, граблей, лопат, сапок, ножей, вперемешку с — саблями, клинками, бердышами и короткими мечами, перекрутилась и перевертелась; смешавшись с криками и воплями, мельтешащих туловищей, которые отлетали, падали и кувыркались, — прям, словно кожаные мячики, отбивающиеся от живой и неприступной преграды, имя которой — Матеус, мастер клинка и магии.
Меч Матеуса отражал неумелые, но яростные атаки, а заклинания отправляли в долгий и беспробудный сон, на время, чтобы дать возможность храмовникам уйти из деревни целыми и невредимыми.
— Готово мастер!
— Отлично Войчек! Преграду организуй, а я пока в седло!
— Есть мастер!
— Теперь во двор!
Они выскочили из конюшни под гвалт и брань уцелевших селян.
— Уходят бесы! Держите их, мужики!
Матеус развернулся уже во дворе, угостил напоследок ярого бородача "глушаком". Тот, задрав ноги, перелетел через корыто с просом и плюхнулся в песок. Остальные разбежались и лишь дико, хищно зыркали из укромных уголков. Ну что ж, каждый из них сегодня получил по заслугам!
— Бывайте мужики! Остроухие ответят за Гвидона! И за… — Матеус махнул рукой. Два храмовника вылетели вихрями на конях из Лисьего луга. Злосчастная деревушка осталась за спиной. Им вслед летели проклятья и пустые угрозы.
2. Василисковы холмы. Встречный лес
Со всех сторон наступали…
Оливия прикусив губу, огляделась. О, Аллон! Неужели их загнали в тупик? Надо взобраться на тот холм… Немедленно!
— Ирвин… Шост… за мной!
Ей было с Ирвин по тринадцать лет, Шосту — пятнадцать. Соломенные волосы ученика, всклокоченные и пропаленные, развевались на ветру. Шост затравленно кивнул, развернулся и тяжелой поступью стал взбираться на холм. Ирвин шмыгая носом, сжала кулачки, на глаза накатились слезы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
