Йоши была совершенно уверена, что в доме Муксенедеров-Мюллеров не было никакого мужа и, соответственно, отца.
– Он уже много лет назад свалил. Они развелись, – сообщила она. – Но могу узнать поточнее. Сестра одной моей подружки когда-то гуляла с Йоханнесом!
Йоши пообещала в тот же день все разузнать и позвонить мне. Я дал ей свой номер телефона. Было уже было без четверти двенадцать, и Йоши засунула в рюкзак не только записку с телефоном, но и вязанье.
– Ровно в двенадцать мне надо быть дома, – сказала она, – мать ждет на обед. На дорогу от школы до дома мне отпущено всего двенадцать минут!
Мы позвали официантку, но у той дел было по горло.
Каждый раз, проходя мимо с чашками и тарелками, она повторяла «Сию минуту» или «Сейчас-сейчас», но потом снова про нас забывала и семенила к другому столику. Йоши уже нервничала, то и дело поглядывая на часы. Я сказал:
– Беги! Я заплачу!
Йоши схватила рюкзак и встала.
– Спасибо тебе большое.
Она наклонилась и поцеловала меня в щеку, очень быстро, очень нежно и чудесно. А потом побежала прочь. Я смотрел ей вслед, проводил взглядом до входной двери и там, около кассы, увидел окаменевшую Солянку.
К сожалению, Солянка недолго продержалась в окаменевшем состоянии. Как только Йоши ушла, она быстрее молнии пронеслась по заполненному посетителями кафе между тесно стоящих столов и стульев, плюхнулась на стул Йоши и заявила обвиняющим тоном:
– Я уже десять минут за вами наблюдаю!
Я про себя пожелал, чтобы Солянка немедленно сгинула. Растворилась в воздухе, провалилась сквозь землю, вылетела ракетой через потолок – все равно, лишь бы исчезла! Нежный, невесомый поцелуй Йоши оставил во мне потрясающее чувство. Мне хотелось ощущать этот поцелуй до самой последней капли, и чтобы никто не мешал. Но Солянка этого допустить, конечно же, не могла.
– Никогда бы не подумала, что ты такой жестокий, – сказала она. Ее глаза были полны слез. Подбородок и нижняя челюсть ходили ходуном. – Ну скажи хоть что-нибудь!
Слезы потекли у нее по щекам, двойной подбородок трясся так, словно она слишком долго просидела в холодной воде.
Какой-то разумный внутренний голос сказал мне: «Не сдавайся! Не поддавайся! Если не поддашься – проблема номер один будет решена!»
К сожалению, я редко слушаю свой внутренний голос. Я пробормотал:
– Ну перестань, перестань! Ничего ж не произошло!
Так я проворонил реальнейший шанс безболезненно расстаться с Солянкой. Она еще чуток повсхлипывала, взяла у меня носовой платок, измазала его соплями и призналась, что жутко ревнует, потому что дико меня любит. Конечно же, она знает, что поцелуи в щечку не считаются, тем более что чмокнул не я, а «приставучая девка». И она просит простить ее «срыв».
Я ничего на это не сказал, и Солянка решила, что прощена, снова сделалась довольна, как перепеленутый младенец, и принялась рассказывать о школе.
Последний урок отменили, вот почему она смогла так неожиданно прийти. И причину своего визита она тоже назвала. У Йо сегодня запланирована вечеринка, потому что его предки уехали. И меня на нее пригласили – передав приглашение через Солянку.
Я отказался. Мне надо учиться, сказал я.
– А если я тебя сильно-сильно попрошу? – Солянка сложила свои лапищи на манер маленькой девочки и прижалась ко мне. Она пахла потом и эвкалиптовыми конфетками от кашля. Ощущение было такое, что ко мне прислонилась огромная мягкая пастила. Меня слегка затошнило.
Я схватил проходящую мимо официантку за фартук и взмолился:
– Счет, пожалуйста!
Официантка прониклась важностью момента и позволила отдать ей деньги. Солянка надулась.
– Я же еще ничего не заказала, – пожаловалась она.
– Если хочешь, оставайся тут, – сказал я.
Естественно, это предложение было с возмущением отвергнуто.
Вконец расстроившись, я зашагал к остановке – с Солянкой, висящей на моем локте. Не успели мы дойти, как подъехал трамвай. Вагоны были набиты битком. Я пропустил Солянку вперед. Она взобралась на подножку и ввинтилась в середину вагона. Я чуть-чуть замешкался, потому что ненавижу переполненные трамваи, – и тут дверь захлопнулась и трамвай отъехал.
– Лучше поздно, чем никогда, – пробормотал я, развернулся и побрел домой пешком.
Суббота у нас дома всегда сумасшедший день. Мои дамы не знают, куда деваться от сплошного «стресса выходного дня». В эту субботу Дорис возилась с какой-то травяного цвета тряпкой, которую якобы выкроили не так, отчего задница у сестры выглядела огромной. Поэтому Дорис хотела все перешить. Попутно она злилась на Андреа за то, что та не желала ей помогать. Хотя Андреа ни фига бы ей не помогла, а только изгадила бы материал, потому что с ног до головы была вымазана какой-то белой грязью. Грязь должна была раз и навсегда сделать кожу идеально ровной и чистой.
Мама звонила по телефону. В выходные она всегда боится «остаться не при делах». И поэтому каждые выходные даже слишком «при делах». Насколько я понял из телефонных разговоров, она пробовала один раз организовать поход в театр, два раза в кино, три раза на теннис и четыре раза встречу в кафе с подругами.
Бабушка занималась стиркой. Она рассортировала все грязное белье по девяти мешкам и спорила с тетей Труди из-за того, что та, мол, пачкает нижнее и постельное белье со скоростью света.
– Три раза на дню менять трусы и два раза в неделю наволочки – это я называю не любовью к чистоте, а бзиком! – возмущалась она.
А тетя Труди возмущалась в ответ, что бабушке нечего совать нос в ее нижнее белье. Бабушка заорала, что без ее обязательных постирочных суббот дом давно бы лопнул от грязного белья, а тетя Труди прошипела, что это уже бабушкин бзик – воображать себе, как без ее высочайшего надзора все в доме пойдет под откос. На что бабушка прорычала:
– Не дерзи!
А тетя Труди прорычала в ответ:
– Я уже не в том возрасте, когда дерзят!
Потом в спор вмешалась тетя Лизи. Она пришла из кухни, где пекла печенье-звездочки на день рождения подруге, и попросила этих двух ссориться потише, потому что их ор ее нервирует, и из-за этого у нее сгорел вот уже второй противень с печеньями.
Тогда бабушка и тетя Труди, моментально забыв про свои разногласия, переключились на тетю Лизи. И стали орать, что это возмутительно – перекладывать на них ответственность за ее нулевые кулинарные умения.
В кухне действительно воняло горелым. А на столе возвышалась гора чего-то черного, очертаниями напоминающего звездочки. Я положил этого черного себе на тарелку и пошел в свою комнату. Путь пролегал мимо мамы, разговаривающей по телефону. Она вырвала тарелку у меня из рук и пробормотала что-то про горелую еду, провоцирующую рак. Я вернулся обратно и набрал нормальных печений из маленькой горки. Тетя Лизи, как раз вернувшаяся на кухню, погрозила мне скалкой.
Проходя мимо телефона второй раз, я увидел, как мама прилежно поедает те самые черные звезды, вызывающие рак.
– Давай, закругляйся постепенно, – сказал я ей, – я жду звонка!
Мама возмущенно покрутила пальцем у виска и затараторила с полным ртом в трубку.
– У тебя есть свой аппарат в комнате, – сказал я, – почему ты все время занимаешь наш общий?
Тут мама узрела у меня в руке неспаленные звездочки и цапнула парочку.
– Не сжирай последнее! – заорал я и прижал свое пропитание к груди. – Если уж ты ни фига для сына не готовишь, так хоть не обворовывай!
Мама саданула мне ногой по левой голени, от боли я рассыпал всю свою добычу и, ругаясь на чем свет стоит, похромал к себе. С лестницы я увидел, как мама запихивает в рот печенье, сидя на полу.
Войдя в свою комнату, я сразу заметил: тут кто-то побывал. На полу не валялось ни одного конверта от пластинок и ни одной газеты. На письменном столе кто-то сложил все мое барахло ровными стопками. А тапки аккуратно, носками в одну сторону, поставил перед кроватью.
Все ящики и двери шкафов были закрыты, разбросанных шмоток нигде не было видно. И повсюду воняло лимонным средством для уборки. Я приподнял покрывало и заглянул под кровать. Ну конечно! Пепельница и использованные бумажные носовые платки тоже исчезли.
Я выскочил из комнаты с диким воплем:
– Кто это сделал?!
– Это ты сделала? – прорычал я, вбегая в гостиную, где тетя Фея с телевизионным пультом в руке ждала, когда же наконец начнется послеобеденная детская передача.
– Ничегошеньки я не делала, – закудахтала тетя, – а что, что такое?
– Какая-то свинья вылизала мою комнату! – взвыл я.
– Черт возьми, не смей так обо мне говорить, – сказала бабушка, входя в комнату. – Свинья – это ты! Два ведра мусора я вынесла из твоего сарая!
– Мы же договаривались, что в моей комнате никто не прибирается! – орал я.
– Мы же договаривались, что ты сам прибираешься в своей комнате! – орала бабушка.
– Мусор в моей комнате – это мое дело! – кричал я.
