О, берега Нила, отца всех рек, о, великие пирамиды, о, белая и черная пустыни, о, странные, луноликие египтяне, носящие в себе какую-то тайну, которая с первых же минут, как Александр оказался на земле, еще хранящей память фараонов, не давала ему покоя и заставила остановить войска да оглядеться по сторонам. Вот Запад, вот Восток, там — Юг, там — Север, и ветер дует из пустыни, и неспокойны воды великой реки, берега которой покрыты тростником, ну а там море, которое кажется бескрайним, но на самом деле где-то там, далеко-далеко, его родина, маленькая Македония, — он же сейчас здесь, так может, он тоже бог?
Что-то было в этом воздухе, что заставляло Александра думать только об этом. Он чувствовал прилив каких-то невиданных сил, ему казалось, что мир подвластен лишь одному щелчку его пальцев, нет никого более великого, чем он. И с каждым вздохом этого волшебного египетского воздуха он все больше ощущал свое родство ни с кем иным, как с самим Зевсом, и дело было не только в том, что местные традиции требовали, чтобы претендент на царский престол был сыном главного бога. Александр на самом деле вдруг почувствовал себя сыном Божьим на земле. Кто же знал, что это не что иное, как флюиды египетской болезни, которые носятся по нашей планете до сих пор? И любой правитель, требующий обожествления себя самого, оказывается зараженным ею, а вот где он подхватил этот странный вирус — кто знает… Ведь не только в Египте его можно найти, главное, чтобы иммунная система была предрасположена к заражению, а где подхватить —в сельве Амазонии или в лесах русской средней полосы —нет никакой разницы.
До сих пор точно не установлено, где Александр Великий подхватил разрушающую организм и душу заразу. Не исключено, что вирус содержался в самом воздухе Египта. Может, какая-то мошка на берегах Нила разносила эту загадочную египетскую болезнь, изменяющую сознание и заставляющую иначе видеть и мир, и себя в нем. Но отчего-то самой правдоподобной видится иная версия. Ведь любой человек, пусть даже великий завоеватель, на чужой земле еще и турист. А что еще делать туристу в Египте, пусть даже ты и Александр Македонский, как не отправиться к пирамидам?
Понятно, что дел у него была куча: городок заложил, который так и назвали — Александрией, в его честь, надо бы за стройкой приглядеть, да и к дальнейшим походам готовиться, но отдыхать тоже надо. И в один из дней, когда ветер из пустыни обдувал сухой, а временами просто раскаленной жарой, да так, что спать было невозможно, еще на рассвете Александр вышел из шатра и велел седлать коня. Он не стал завтракать, выпил воды, заел горстью фиников. Конечно, лучше бы вина выпить, но жара ожидается такая, что от виноградной крови начнет учащенно биться сердце, а потом вдруг солнце опалит мозг, он вспыхнет прямо под черепной коробкой, и чем потушить этот пожар — кто знает…
Маленькая группа всадников — сам Александр, один из его старых и верных друзей, еще со времен детских лет в Македонии, трое телохранителей и проводник — направили лошадей в сторону великой пустыни.
Именно по дороге туда, на плато Гиза, и стояли пирамиды, во главе с той самой, в которой должен был покоиться прах Хеопса. Дорога заняла не много времени, солнце еще не дошло до зенита, хотя припекало так, что Александр все время был вынужден вытирать пот со лба, который заливал глаза. Надо бы снять шлем, но кто знает, вдруг вон за тем барханом притаились подосланные убийцы с мощными луками, стреле лететь недолго, хотя негоже ему бояться, властителю всего этого края Вселенной, а ведь наступит время, когда и вся она станет ему подвластна! Еще до полудня они добрались до места. Александр спешился, махнул рукой одному из телохранителей и проводнику, те последовали за ним; песок, по которому они ступали, был уже горячим, это чувствовалось и сквозь сандалии. Телохранитель протянул Александру бурдюк с водой, она была теплой и невкусной, он прополоскал рот, сплюнул и пошел прямо к пирамиде, которая была уже перед ним. Вот он вступает в ее тень, вот она нависает над ним, и кажется, что какая-то новая сила входит в него, меняет его изнутри. Александр не мог понять, что с ним происходит, он стоял в тени великой пирамиды, а потом вдруг, по какому-то наитию, обошел ее и пошел дальше, загребая сандалиями горячий песок. Проводник и телохранитель направились за ним, но он махнул им рукой, и они поняли, что он предпочитает побыть в одиночестве. Вскоре он увидел Сфинкса. Александр понятия не имел, что зовется он именно так, но подобных существ видеть ему еще не доводилось, ни в плоти и крови, ни в камне, ни в дереве, ни в глине. Он снял шлем, волосы были мокрыми, пот продолжал заливать глаза. Александр снял плащ и бросил на песок. Потом сел на него и стал смотреть на невиданное существо — тело льва, голова человека, огромный, как и все здесь, в этом ушедшем мире, который оставил только воды Нила, пирамиды и вот это чудище, которое внезапно открывает рот и говорит внятно, почти по слогам, опаляя Александра жарким, как воздух пустыни, дыханием: — Ты пришел… Давно я не видел богов… Александр облизал потрескавшиеся от жары губы и выдавил из себя: — Я — бог? — Скоро узнаешь! — сказал загадочно сфинкс и вдруг хихикнул. А потом добавил: — Отправляйся в святилище Амона, там тебя ждут. — Где это? — Найдешь! — сказал Сфинкс, опять замолк, а потом произнес: — Иди, я устал… Александр встал. В голове шумело. Видимо, жара действовала на кровь так, что та была готова уже закипеть, срочно бы смочить голову, но для этого надо вернуться к лошадям. Он повернулся и побрел по желтому песку, под палящим солнцем, и ничего так не хотелось ему сейчас, как глотка свежей воды, а потом уже узнать у проводника, где это — святилище Амона. Оракул бога Амона, тот самый, который мог ответить Александру на все вопросы, находился в главном храме, что был в оазисе с забавным названием Сива. Сива находилась далеко от побережья, примерно в трехстах километрах, туда Александр с большим эскортом отправились несколько дней спустя. Их накрывали песчаные бури, их хотела уничтожить жара, странные тени, бегущие по песку, превращались в монстров, которые с криками бросались на них из-за ближайших барханов, но они продолжали двигаться в сторону Сивы, несколько всадников и сопровождающие их пешие. И вот на горизонте возникла миражом череда финиковых пальм, там была тень, была вода. Там было святилище Амона, там был оракул, там должны были раздаться слова, которых так ждал Александр Македонский, он же Великий.
Оракул принял его на рассвете следующего дня. Он долго вглядывался в лицо Александра, а потом вдруг встал на колени и произнес одну лишь фразу: — О, сын Амона, законный фараон Египта, пусть даже птицы падают ниц к твоим ногам, и пусть с нынешнего дня зовут тебя Искандер Двурогий! Белый, с огромными, витыми рогами баран, внезапно возникший, будто ниоткуда, из тени финиковых пальм, подошел к Александру. Само воплощение Амона, Отца всех на этой земле, Солнца на небе, а он — его сын, так что нечего говорить о какой-то египетской болезни, есть люди, есть боги, а есть и дети богов! Оракул начал говорить что-то еще, но Александр, не дослушав, повернулся и пошел к своим спутникам. Надо было немного отдохнуть, а потом возвращаться на побережье, вновь через пустыню. Но если бы он дослушал, то, скорее всего, услышал бы те слова, которые потом, века спустя, скажет Луций Анней Сенека, назвавший Александра несчастным человеком, которого гнали в неведомые земли честолюбие и жестокость и который старался подчинить себе все, кроме страстей. Ибо из наук он должен был узнать, "как мала земля, чью ничтожную часть он захватил". Впрочем, с тех пор Александр охладел и к наукам, и к своему великому учителю Аристотелю. Старые македонские соратники гибли на полях Персии и Индии, куда гнала их божья воля Александра. Возражавшие богу были казнены. Царь лично заколол копьем своего друга детства Клита Черного, усомнившегося в его божественности. А новым любимым собеседником Александра стал скульптор Стасикрат, предложивший превратить нынешний святой Афон в огромный монумент божественного царя. Левой рукой статуя Александра должна была обнимать город, а правой изливать многоводную реку. Когда-то Александр отверг этот проект, но позже, по словам Плутарха, "он только тем и занимался, что вместе с мастерами придумывал еще более нелепые и разорительные затеи". Великий полководец больше не воевал. Продолжим цитировать Плутарха. "Исполненный тревоги и робости, Александр сделался суеверен, все сколько нибудь необычное и странное казалось ему чудом, знамением свыше, в царском дворце появилось великое множество людей, приносивших жертвы, совершавших очистительные обряды и предсказывавших будущее". Умерев, он много дней лежал непогребенным, пока генералы делили его империю. Скоро они убили его мать, вдову и единственного сына, родившегося уже после его смерти.
