— Что именно? Что ты хотела сказать? Говори! — Я уже начинала нервничать.
— Дай мне минутку, Вилли. Это не так просто.
— О Господи! Наверняка что-то ужасное.
— Это с какой стороны ты на все посмотришь. Только сначала, Вилли, я должна извиниться за то, что врала тебе столько времени. Ты готова?
— Нет.
— Ладно, все равно слушай. Я лгала тебе, Вилли, когда говорила, что у тебя три отца. Отец у тебя один, он живет в Темплтоне. Почтенный гражданин, и у него есть семья. Я не знаю, известно ли ему о твоем существовании. Нет, он, конечно, знает о твоем существовании, только… вряд ли знает, что принял участие в твоем появлении на свет. Я просто уверена: он не подозревает о том, что ты его дочь. Как и ты понятия не имеешь, что он твой отец. Просто поделился спермой, только и всего.
Я тупо моргала. Мать вдруг заметно просветлела и улыбнулась:
— Ты не представляешь, какое это счастье — сказать после стольких лет правду!
— О Господи! — опять простонала я.
— Я тебя предупреждала — не поминай его имя всуе. Это правило номер один.
— Потаскушка! — не сдержалась я.
— Так лучше.
— Потаскушка, потаскушка!..
— Я тебя понимаю.
Я отвернулась к окну и стала смотреть на озеро. Дикая утка чинно плыла, похожая на старую даму в купальном чепчике.
— Но ты хоть знаешь, кто этот человек, который якобы является моим отцом? — спросила я наконец, все еще глядя в окно.
— Может быть, — отозвалась мать после некоторого раздумья. По ее удовлетворенной усмешке я поняла: она ожидала от меня худшей реакции.
— Ну и кто он?
— А вот этого я не могу тебе сказать.
Я уставилась на нее.
— Не можешь — или не хочешь?
— Не хочу. Это было бы нечестно по отношению к нему.
— Нечестно?! Ничего себе!
Ваза с тигровыми лилиями почему-то не разбилась о стену, как я того хотела, а глухо стукнувшись об нее, упала на пол. Из нее вылилось немного воды, но лилии остались на месте. Рвать и метать было бессмысленно — мне сейчас требовалось что-то другое.
— Значит, говоришь, нечестно? — в ярости заорала я, навалившись на стол.
Схватившись руками за крестик, мать закрыла глаза. Открыв их снова, она уже улыбалась.
Да укрепит тебя Господь, Вилли. — Она смотрела на меня с умильной кротостью, и на кухне у нас запахло жженой плотью горящего на костре мученика.
— Только не надо разыгрывать передо мной святошу! — вскричала я. — Не надо, Ви. Я тебе все равно не поверю! Ты лицемерка! У меня в Темплтоне живет отец, и я даже его знаю, и ты целых двадцать восемь лет это от меня скрывала! Двадцать восемь лет ты заставляла меня верить, что я родилась в результате разнузданного блуда, творившегося в какой-то там хиппняцкой коммуне. И теперь ты не хочешь сказать мне, кто он! Ну нет: больше я не позволю тебе меня иметь! Теперь ты расскажешь мне все про свою жизнь! Все до капельки! Поняла?
— Я же попросила у тебя прощения… — Она беспомощно теребила косу.
— А ты не подумала, Ви, об одной простой вещи? Что, если я встречалась с его сыном? Ты, может, не знаешь? Я встречалась с половиной школы. Боже! А что, если я встречалась с ним самим?!
Рассмеявшись, моя чертова мать продемонстрировала железную выдержку.
— До поступления в колледж ты не имела привычки путаться со старыми мужиками.
— Нет, ты просто ужасная женщина! — в гневе воскликнула я.
— Прости, не сдержалась. А вообще-то все это не смешно, и торговаться мы с тобой не будем.
— Кто он? — требовательно спросила я.
— Ты же знаешь, я не могу тебе сказать.
— Кто он?
— Никто.
— А если я угадаю?
— Не угадаешь.
Угадаю.
Нет! А если и угадаешь, я этого не подтвержу.
— Стало быть, я его знаю.
— Может быть.
— Ну дай хоть подсказку!
— Ни за что!
— А как же обещания не врать, не держать от меня секретов?
— Это мое вранье и мои секреты.
— Ну вот что, Вивьен Аптон, черт тебя подери! Ну-ка быстро дай мне какую-нибудь подсказку! Можешь считать это епитимьей за то, что всю жизнь врала своей единственной дочери относительно ее папочки. А хочешь, называй это снисхождением, или Божьей правдой, или как там тебе больше нравится.
— Нет, моя милая. Я баптистка, а не католичка. И прекрати поминать имя Господа всуе.
— А ты дай мне хоть какую-нибудь чертову подсказку, и я перестану упоминать твоего чертова Христа всуе, черт возьми!
— Ладно. Но только одну. Это ничем не чревато, потому что ты все равно никогда ничего не докажешь. Сам он говорил мне это только однажды, и это просто досужие домыслы. Так что получи свою подсказку, только она тебе не поможет.
— Боже мой! Да говори же!
— Ладно, ладно. Ты ведь знаешь, что мы ведем свое происхождение от Мармадьюка Темпла по двум линиям — по Аптонам и Эвереллам?
— Конечно, знаю.
— Так вот он утверждал, что тоже вел свое происхождение от Мармадьюка. Была там, дескать, у кого-то внебрачная связь. Я не собираюсь рассказывать тебе в подробностях все, что он говорил мне, скажу только: ты, Вилли Аптон, ведешь свое происхождение от Мармадьюка Темпла по трем линиям. Только представь — по трем!
Мать раскраснелась и тяжело дышала. После паузы она вытаращила глаза, плотно поджала губы и, откинувшись на спинку стула, стала выжидательно смотреть на меня, вдруг сообразив, что наделала. Могу себе представить улыбочку на моем лице в тот момент. Ведь эта тайна, которую она старательно хранила целых двадцать восемь лет, все эти годы сжигала ее изнутри. Я-то знала, как она всегда гордилась своим происхождением — гораздо больше, чем хотела это признать. Когда она растила меня в одиночку, мысль о великих предках согревала ее, давала ей сил, из-за этого она в общем-то и осталась в Темплтоне. И вот сейчас, освободившись от своей тайны, она наблюдала, как та, словно демон, вприпляс уходит от нее прочь.
Наконец спохватившись, она сказала:
— Только вот что, Вилли, не вздумай ничего раскапывать. Ты ведь не будешь?
— Дорогая моя Вивьен, — отозвалась я, — ты забыла, кто я по профессии. Раскапывать — как раз мое дело.
— Пожалуйста, не надо.
— Знаешь, Ви, ты сейчас не в том положении, чтобы просить меня об одолжениях. Ни сейчас, ни потом.
— О Боже! Я вижу, ты этого так не оставишь!
— Ну да. Упрямая натура, да накипело в душе порядком.
— Ой-ой-ой!.. Что я наделала! — забормотала она в сложенные чашечкой ладошки.
— Да. А что ты, кстати, наделала? На вопрос, кто он, ты мне пока не ответила. — Я вдруг поняла, что устала от этого разговора. Я вытянула вверх руки и почувствовала в животе живое биение. — Ну вот что, Ви, — сказала я. — Я, кажется, нашла, чем буду заниматься. Это ж вроде твое правило номер два. Хорошее правило, скажу я тебе. Трудно мне будет, понимаю, но в себе я уверена.
Мать поднялась из-за стола, бормоча что-то себе под нос, и снова занялась куриными грудками, время от времени бросая на меня косые взгляды. Когда она мыла салатные листья с огорода, я вышла на крыльцо и стояла там, наблюдая за сгущающимися сумерками. Я любовалась желтенькой абрикосовой луной над раскинувшимися ляжками холмов и слушала отголоски оркестра в ночном клубе, разносившиеся над озером как совиное уханье. А наш маленький Темплтон, казалось, притих и затаил дыхание. В парке на набережной, судя по видневшемуся отсюда мерцанию, устроили свечное бдение. И я в этой густеющей ночи представила себе чудовище — как оно плавает, подсвеченное этими огнями, и мелкая рябь озера лижет его бока.
ВОТ КАК ВЫГЛЯДЕЛИ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ВИЛЛИ АПТОН О ЕЕ РОДОСЛОВНОЙ ПОСЛЕ ПЕРЕСМОТРА ТАКОВОЙ![]()
Глава 6
ВОЛЧЬЯ НАПАСТЬ
Несколько часов после ужина я собиралась с духом, чтобы позвонить Клариссе. Разбудить ее я не боялась — у них там в Сан-Франциско даже еще не стемнело. И я не боялась, что она будет ругать меня за то, что я сама себе устроила. Боялась я другого — что пропала на целых два месяца, торчала на этой дурацкой Аляске, где в тундре ни одного телефона, и за все это время ни разу не поговорила с ней, хотя получила от нее два длиннющих душевных письма. Я боялась, потому что по ее голосу всегда мгновенно определяла, как у нее дела, — боялась, что расстроюсь, если окажется, что они идут плохо. Боялась понять по ее голосу, что состояние моей тридцатиоднолетней подруги далеко от поправки, боялась, что не перенесу этого в моем нынешнем состоянии. Вот и сидела я на постели с допотопным дисковым телефонным аппаратом на коленях и, застыв, тупо смотрела на него часами.
