Мег Тюдор и Джек Фэрроу сидели рядышком за столом, заваленным бумагами и фотографиями. Груда композитов, четыре телефона, на стенах фотореклама и реклама самого агентства.
Джек первым обратил на нее внимание и позвал:
— Заходи, заходи, лапочка! Я Джек, а это Мег!
В тощей руке он держал телефонную трубку, от которой ему явно хотелось избавиться. Прикрыв ее ладонью другой руки, он прошипел:
— Терпеть не могу таких баб! Ты садись, ласточка! Ты кто?
— Я Ева Парадайз из агентства «Райан-Дэви».
— Ну, привет, Ева, — протянула ей руку Мег Тюдор. — Рекс говорил нам о тебе.
— Отвязалась! — объявил через минуту Джек, швыряя трубку. — Все, передал ее секретарше. Сейчас, Ева, одну минуточку, извини!
Когда он вышел из-за стола, Ева отметила, что брюки на нем сидят еще плотнее, чем на Рексе Райане. Наблюдая за его продвижением к двери, она как завороженная смотрела на игру ягодиц и бедер под тонкой тканью. В этом Джеке, как и в Райане, проступало нечто явно женственное.
— Пока Джек писает, — конфиденциально начала Мег, — мы можем поговорить. Тебе необходимо сбросить вес, слегка высветлить волосы, и ты не умеешь пользоваться макияжем. Одеться тоже можно получше и кое-что предпринять насчет пластики. В целом же Рекс правильно оценил тебя — отличный типаж. Я хотела бы, чтобы для нас, тебя снял Франко Гаэтано, он много на нас работает. Ты с ним уже познакомилась?
— Нет.
Больше не глядя в сторону Евы, Мег набрала номер:
— Франко? Привет, любовь моя, приятно слышать твой волнующий голос. Сделай большое одолжение — сними для меня одну девульку… Юная, сексуальная, обаятельная, но зеленая… Ага, зеленей, чем головастик весной. Ей как раз и нужен такой, как ты, бэби, чтобы наставить ее на путь истинный… Ха-ха-ха! Чтоб пуговки правильно были застегнуты…
Голос ее зазвучал низко, как пароходная сирена в тумане, она подмигнула Еве и продолжила:
— Ладно, пришлю ее на следующей неделе. И, Франко, мой сладкий, не забудь: надоест жена — тебя ждет Мег!
Джек вернулся, когда Мег уже клала трубку, и протянул коробку вишен в шоколаде.
— Негодяй! — завизжала Мег. — Ну, как тут похудеешь, когда рядом крутится этот мерзавец с конфетами?!
Она взяла конфету, попробовала забросить обертку в урну, но промахнулась, и та упала на пол.
— Черт! Ладно, пусть убирает уборщица, а у меня никаких сил нет!
— Можно подумать, она работала, а не сидела весь день на своей толстой заднице! — заметил Джек.
— Кто бы говорил! — огрызнулась Мег, потом взглянула на Еву и вдруг завопила: — Это не волосы, а кошмар!
Джек зажал уши.
— Эти женщины! — пожаловался он. — Особенно в рекламе, где работают исключительно невротические сучки. Я всегда говорил, что их беда в одном — мало секса получают!
— Что ты несешь в присутствии нежной и невинной юности! — остановила его Мег. — Не слушай его, ласточка, давай вернемся к твоим делам. Как только будут готовы пробы, мы их посмотрим и решим.
— Она должна грандиозно выйти на фотографиях, — сказал Джек.
— Спасибо, — пробормотала Ева.
— Меня за что благодарить? Благодари Бога!
— Приходи сразу, как получишь пробы, — заключила Мег. — Приходи, Ева, мы очень хотим с тобой поработать.
Мария Петроанджели нежно улыбнулась дочери, измученной целым днем беготни по фотографам. По временам миссис Петроанджели бывало трудно поверить, что эта взрослая девица и есть ее Евалина — розовая малышка, спокойная и некрикливая, безмятежно подраставшая, пока не превратилась в гадкого утенка, жадно поедавшего все, что попадалось на глаза. Она могла съесть целый шоколадный торт, мороженое ела фунтами, вечно жевала то конфету, то печенье. Она прибавила сорок фунтов за три месяца и в течение пяти лет весила сто девяносто семь фунтов.
Бедняжка Ева, как она должна была переживать! Она ушла в себя, растеряла всех друзей, она проводила много времени в молитве и постоянно ставила свечи на алтарях святых. Миссис Петроанджели часто задумывалась над тем, что просила Ева у Бога и не было ли ей даровано просимое. Но Ева очень не любила говорить на эту тему. Вдруг буквально несколько месяцев назад произошла разительная перемена. Ева перестала жевать, похудела больше чем на семьдесят фунтов и сделалась такой стройной, что ее не узнавали знакомые.
— Привет от дяди Наппи! — крикнула Ева, торопясь наверх умыться перед обедом.
— Ты что, заходила к нему в парикмахерскую? — спросила мать.
— Он говорит, что ждет, не дождется моих новых фотографий!
— Я тоже!
За обедом отец Евы охладил общий энтузиазм.
— Как идут манекенные дела? — спросил он с нескрываемым сарказмом.
— Хорошо, папа. Я сегодня побывала у шести фотографов. Чарлин считает, что мой альбом будет готов уже в конце июля.
— А чем ты будешь, тем временем зарабатывать на жизнь?
— Может, помогать тебе в лавке?
— Я по-прежнему считаю, что ты можешь подыскать себе приличное место секретарши, — сказал мистер Петроанджели. — Сотни девушек рвутся в манекенщицы, тысячи девушек. А большая часть становится обыкновенными проститутками.
— Прошу тебя, Джо…
— Все манекенщицы — шлюхи. Аморальные личности. Мы вырастили Еву доброй христианкой, хорошей католичкой. Как же можно допустить, чтобы она попала в такую среду?
— Джо, я верю в Еву. Она выросла милой, простой и чистой — такой она и останется.
— И дядя Наппи доволен, что меня берут в манекенщицы, папа. Он говорит, что у меня должно получиться.
— Он-то откуда знает?
— В агентстве тоже все говорят, что я стану первоклассной моделью.
— Джо, это совершенно не то, что ты думаешь. Все говорят, что Ева добьется успеха! Мы же оба хотим, чтобы она получила как можно больше от жизни!
— Лучшее, что ей может дать жизнь, так это доброго мужа-католика, с которым она поселится на Флорал-парк. Ее место здесь!
Ночью, когда Ева уже лежала в постели, перебирая в памяти дела, намеченные на следующий день, и мечтая о том, что будет с ней на другой год, мать пришла в ее комнату и уселась рядом с дочерью.
— Не сердись на папу, зайчик, — сказала она. — Я сумею убедить его. Я так хочу, чтобы у тебя получилось, чтобы у тебя в жизни было все то, что не досталось мне.
— Спасибо, мамуся, — Ева погладила мать по руке.
— Папа — замечательный человек, зайчик, но мечтаний молоденькой девушки ему не понять. Ты у нас красавица и заслуживаешь самого лучшего. Только не сердись на папу, он сделал для нас все, что только мог, и очень любит нас обеих.
— Хорошо, мамуся.
