Маргарет Кюн уставилась в пустоту. Ночь еще окончательно не вступила в свои права. Она поджидала их в конце пути, там, в Сафенберге.
Лысина Людвига.
Как простое сочетание плоти и кости может содержать столько света? Каждая пора, казалось, излучала ослепительное сияние. Когда он выпрямился, металлическая оправа очков ярко сверкнула в кромешной тьме липовой аллеи.
— Не ожидали увидеть вас сегодня вечером, господин Натале. Для нас это огромная честь и доказательство того, что наш дом был к вам гостеприимен.
Формулы вежливости застряли у него в горле, как только он заметил свою дочь. Они обменялись холодным поцелуем, и все вместе прошли в холл, пропахший старым воском.
Сквозь застекленную дверь Орландо увидал старух-сестер, сидящих под лампой в салоне. Карты дрожали в их руках, а покрытые рисовой пудрой лица смахивали на белые гипсовые маски. Маргарет подошла к ним. Силуэт рыжего клоуна. Не хватало только огненного парика и носа из папье-маше. Старые дамы, не поднимая глаз, подставили щеки для поцелуя.
В темноте он поднялся по лестнице и свернул направо, к своей комнате.
С момента его появления всё в этом ночном особняке своим существованием было обязано лишь невидимому присутствию Каролы. Она одна вдыхала жизнь в эти стены, в эти столы с размытыми контурами, в эти попрятавшиеся по углам комнат круглые ночные столики. Она одна поддерживала гармонию. Она единственная не была здесь привидением… Он чувствовал ее запах, видел волнующие искорки смеха в зеленом спокойствии ее глаз, чувствовал ее крепкую округлую ладонь в своей руке. Карола, живая… Больше, чем жизнь.
Дверь отворилась, и он прильнул к ее влажным и теплым губам. В полутьме ее желанное тело прижалось к нему, испустив вздох, исполненный такой любви, что он почувствовал себя окрыленным, парящим в небе над холмами Волькенхофа. Отныне и навеки Карола станет всей его жизнью, ибо ничто и никогда не сравнится с этой охватившей их страстью, намертво приковавшей друг к другу волну и скалу.
Они были штормом и тихой гаванью. Нужно было сжимать ее так сильно, чтобы ничто и никогда их не разлучило, чтобы между ними не проскользнуло недоразумение, могущее приблизить конец этой необъятной, нежной и вместе с тем грозной бури, в самом центре которой они вдруг оказались… Его пальцы запутались в длинных волосах Каролы… Долгий страстный вздох слегка коснулся его уха, и они, зашатавшись от опьянения, еще сильнее прижались друг к другу в полумраке комнаты.
— Я знала, что вы вернетесь.
Дверь оставалась приоткрытой, и полоска света просачивалась из коридора. Когда она взглянула на него, ее зеленые глаза блеснули во тьме.
Тело Каролы, гибкое и прохладное, словно чистый, сверкающий горный поток, попыталось высвободиться из его объятий. Девушка, светлая, как заря.
— Останься. Останься на ночь.
В холле раздался смех и чьи-то два голоса. Орландо услыхал шум шагов но натертому паркету. По лестнице поднимались двое, мужчина и женщина.
Карола ногой захлопнула дверь и прижала ладонь к губам певца.
— Цель проста: узнать, стоит продавать их с горчицей или без. Это не сложно, ты отвечаешь «да» или «нет», ставишь в клеточках птички…
— Ни один нормальный человек не станет есть сосиски без горчицы. Разве что какой-нибудь дегенерат. Или инопланетянин. Какие-то идиотские у тебя опросники.
Они были уже на площадке. Всего в нескольких сантиметрах, отделенные лишь дверью.
Карола отпустила его руку, и Орландо почувствовал, как ее пальцы прикоснулись к его кубам.
Пара поднималась на верхний этаж. Мужской голос был ему не знаком: это не Людвиг и не Питер. Голос принадлежал молодому мужчине.
— Кто это был? — прошептал он.
Теперь шаги звучали над их головами, но слова, заглушенные толщиной стен и драпировок, было уже не различить.
— Моя младшая сестра, она только что приехала.
— А мужчина?
— Ханс Крандам, мой муж.
Ее тело выскользнуло из его рук, и ему вспомнилась та серебристая рыбешка из далекого детства… Это было на берегу Пиавы. Он, совсем еще ребенок, только что поймал ее — его первый улов. Он вытащил крючок и сжал в ладони ее скользкое чешуйчатое тельце, и тут она выскользнула… Он до сих пор отчетливо помнил охватившее его чувство вопиющей несправедливости и разочарования; рыба была уже в воде, плыла по поверхности, оставляя извилистый след. И вот теперь это разочарование вновь постигло его.
— Карола, нам нужно…
Волна света окатила его; она уже бежала по коридору, спускалась по лестнице, скользя рукой по перилам. В синеве сумерек ее сиреневое платье казалось белым. Пробежав один пролет, она обернулась, и в эту секунду он понял, что не покинет дом без нее. Пусть Вертеру не удалось вырвать Шарлоту из рук Альберта и из тесного мирка Вецлара, но он, Орландо, все же вытащит Каролу из Сафенберга.
Он наскоро принял душ и набросил халат, висевший за дверью. Всё те же два лишних сантиметра в талии. Срочно нужно исправить. Хотя это неважно. Куда они положили полотенца? Его босые ноги оставляли мокрые следы на плитке.
В комнате было два комода. Золоченое дерево потускнело, а сквозь потертую временем позолоту проступал рыжий оттенок старой меди.
Он открыл ящик первого комода. Пусто. Он мог даже не утруждаться, потому что именно сюда он складывал рубашки в первый свой приезд и имел возможность убедиться, что тут ничего не хранили. Он повозился с замками двух остальных, но тщетно. Несмотря на махровый халат, он почувствовал, как по спине стекает вода. В конце концов, это смешно: должны же где-то быть полотенца! В прошлый раз они были тут, он хорошо их помнил — такие белые и толстые, какие теперь встречаются лишь в старых отелях.
Он подошел ко второму комоду и вновь принялся возиться с замками. Комод стоял в нише, и свет настенного бра освещал его лишь наполовину. Для пущей уверенности певец просунул руку внутрь, но ничего, кроме гладкой поверхности, не обнаружил. Чтобы проверить самый нижний ящик, он присел на корточки. Дерево, должно быть, покоробилось, так как ящик не двигался с места. Орландо едва смог просунуть руку в щель. Кончики его пальцев нащупали какой-то предмет. Судя по форме, это был металлический цилиндр, причем довольно тяжелый. Он высвободил руку и попробовал до конца вытащить ящик. От трения двух поверхностей раздался скрежет, похожий на рычание. Ворчание потревоженного хищника, готовящегося к нападению. Орландо ухватился обеими руками за массивные медные ручки, потянул, и комод с треском поддался.
Вытащив ящик, он поставил его к себе на колени. Несмотря на полумрак в этом углу комнаты, он различил тусклый блеск вороненой стали.
Пистолет. Причем точно такой, каким Вертер сводил счеты с жизнью во время спектаклей.
Он взял его в руки и поднес к свету. Несомненно, это был он — дорожный пистолет, восьмигранное дуло, рукоятка на французский манер, на серебряной пластине выгравировано имя оружейника.
Не могло быть сомнений, он держал его в руках уже сто сорок три раза. Если быть точным, именно столько раз он играл Вертера.
Ну, вот, действующие лица расставлены по местам. Декорации тоже на месте, здесь же и основной предмет, который положит конец драме. В наличии и любовь: он любит ее, она — его. Скоро все начнется.
Орландо положил оружие в ящик, и курок со скрипом царапнул дно. Оставалось дождаться третьего звонка. Но нет, на этот раз спектакля не будет. Реквизитор ничего не забыл, даже оружие на своем месте, готовое исполнить свою убийственную роль. Но кто сказал, что все пойдет как по писаному? В данный момент Орландо Натале был уверен в одном: он никогда не достанет пистолет из тайника. Карола — не Шарлота, Ханс — не Альберт, Маргарет — не Софья… А он, Орландо Натале…
Он отпрянул от комода. Кто это написал? Кажется, какой-то лондонский критик в одном специализированном журнале. А потом Куртеринг, тот самый профессор, как-то в аэропорту сказал ему то же самое: «Вы настоящий Вертер». Перед его глазами возникло лицо старика, до того морщинистое, что трудно было разглядеть отдельные черты. Словно шаловливый ребенок огрызком карандаша исчеркал это одухотворенное музыкой лицо… Нет, черт возьми, нет, никакой я не Вертер!
Услышав, как приоткрылась дверь, он обернулся. В проеме показалась Маргарет. Она переоделась, и этот наряд, в отличие от предыдущего, был больше похож на скафандр.
— Я насчет анкеты. Ну, помните, с сосисками…
— Купить бы вам связку этих ваших сосисок и удушиться…
Одна половина ее лица исказилась в гримасе. Она шаркнула каблуком по ковру, пожала плечами, взглянула исподлобья, расставила локти и отчетливо произнесла:
— В большинстве случаев именно это мне и советуют сделать. А еще я пришла сказать, что ужин на столе.
Орландо кивнул:
— Спасибо.