— Ну как?
— Дурак ты, — вяло ответил Серега.
— Поздно пришел, — вздохнул Степка, — а то мы дали бы тебе банок.
Всех постигла одна и та же участь. Каждый видел целые армии Пинкертонов. Видели Пинкертонов-городовых, холодного сапожника, даже торговец огурцами около казенки оказался Пинкертоном. А Степка сказал, что Пинкертон живет в их доме, и это не кто иной, как тетка Авдотья — квартирная хозяйка.
— Нос крючком, глаза заплывши, но зоркая.
Во двор привезли глину. Свалили ее около ворот в кучу. Ребята целый день лепили лошадок, кораблики, колбаски.
Роман, сваляв большой кусок глины, принялся делать солдата. Другие ребята ломали, лепили новые штуки, опять ломали, а Роман упорно трудился над своим солдатом. И постепенно кусок глины преобразился. Теперь это был действительно солдат в шинели, с ранцем за плечами. Ребята, побросав свои работы, окружили Романа и, рассматривая солдата, переговаривались между собой.
— Это да-а, — шептались ребята.
— Как настоящий, , сказал Чемодан. — А коров умеешь лепить?
— И коров умею, — сказал Роман.
— Он все может, — вмешался Женька. — Он и паровоз, и корабль, и…
Вдруг ребята замолчали, только Женька тихо охнул.
— Гляди, — прошептал он, толкая Романа. Роман взглянул в сторону, куда показывал Женька, и обомлел.
К ребятам неторопливой походкой, помахивая тросточкой и хитро улыбаясь, шел великий сыщик Нат Пинкертон. Сомнений быть не могло. Бритый подбородок, чуть загнутый нос, тонкие губы и серые прищуренные глаза. Словно соскочил с обложки выпуска.
— Он, — прошептал Роман.
— Он, — взвизгнул Женька и, не выдержав, бросился бежать, а за ним и вся компания. На месте остался один Роман.
— Прекрасно, — сказал Пинкертон, останавливаясь около Романа и разглядывая солдата. — Очень недурно. Твоя работа?
Роман стоял истуканом и молчал.
— Захлопни рот, — посоветовал Пинкертон, — и отвечай, если тебя спрашивают.
Роман с треском сомкнул челюсти, потом буркнул:
— Моя.
— Молодец! Прямо молодец, — улыбнулся Пинкертон. — А скажи-ка, молодец, где тут у вас квартира девяносто два?
— На заднем дворе, — сказал Роман, удивленный, что Пинкертон назвал их квартиру. — А тебе кого?.. Я оттуда…
— Сам оттуда? — обрадовался Пинкертон. — Это еще лучше. Пойдем-ка со мной погуляем да побеседуем. Парень ты, я вижу, понятливый. Будешь толково отвечать, двугривенный дам.
И он показал белую монетку.
Роман посмотрел на двугривенный, подумал и двинулся за Пинкертоном. Вышли на улицу.
— Квартира у вас большая? — спрашивал Пинкертон.
— Большая.
— А жильцов много?
— Нет… родные все. Один только и есть… фотограф со скрипкой…
— Ишь ты! — усмехнулся Пинкертон. — Фотограф. А какой он из себя?
— Обыкновенный, с усами, — сказал Роман. — Иван Иваныч.
— Так, так… А дома он часто бывает?
— Всегда.
— А что делает?
— Не знаю.
— А на скрипке играет?
— Хорошо играет.
Пинкертон засмеялся и даже языком прищелкнул, потом, глядя в глаза Роману, спросил:
— А скажи-ка, много снимает ваш Иван Иваныч?
— Как снимает?
— Ну, вот фотографии снимает. Ведь он фотограф.
Роман запнулся. С удивлением вспомнил, что ни разу не видел у Ивана Иваныча фотографического аппарата.
— Нет, немного, — сказал он неуверенно.
Пинкертон весело засмеялся.
— Двугривенный почти заработал, — сказал он. — Теперь скажи, ходит кто-нибудь к вашему Иван Иванычу? Ну, знакомые или барышни?
— Ходят.
— А что они делают?
— Разговаривают.
— О чем?
Роман вдруг прикусил язык.
Недавно Иван Иванович говорил ему:
«Если кто-нибудь будет расспрашивать, о чем беседуют мои гости, не говори ничего».
— О чем же? — торопил Пинкертон, но Роман уже нашелся.
— Не знаю, — сказал он, опуская глаза под пристальным взглядом. — Я не слышал.
Долго еще расспрашивал Пинкертон, изредка записывая что-то в маленькую книжечку. Роман встревожился за Тоффера.
«Если Пинкертон ищет преступника, то, без сомнения, напал на ложный след», — подумал он.
Наконец Пинкертон спрятал книжечку и вынул двугривенный.
— Держи. Теперь беги, да молчи, что со мной разговаривал, — сказал он, собираясь уходить, но Роман вдруг тронул его за руку.
Пинкертон остановился, недоумевая.
— Он не американец, — сказал Роман.
— Кто?
— Да жилец наш, он из Риги. — Это неважно.
— Неважно? — Роман был разочарован. — А я думал, ты американца ищешь.
— Я никого не ищу, — улыбнулся Пинкертон. Роман недоверчиво покосился на него и засмеялся.
— А зачем же из Америки приехал? Зря сыщики не ездят, — сказал он и испугался.
Лицо Пинкертона вдруг посерело и вытянулось. Он быстро схватил руку Романа.
— Кто тебе сказал, паршивец? — прошептал он, кривя губы. — Говори сейчас же. Кто?
Роман струсил.
— Я сам догадался. Ей-богу, сам, — дрожа и запинаясь, пробормотал он и, путаясь, торопливо стал рассказывать. Лицо Пинкертона светлело, складки исчезли, а когда Роман кончил, он долго хохотал.
— Молодец! Молодец! — говорил он сквозь смех. — Это я и есть. Узнал-таки!
— Ну еще бы! — хвастливо сказал Роман, видя, что Пинкертон не сердится. — Я, брат, сразу заметил. Я не как другие ребята.
— Верно, — смеялся Пинкертон. — Ты парень не дурак. У меня вот товарищи есть.
— Боб Руланд и Моррисон? — спросил Роман.
Пинкертон даже побагровел от душившего его смеха.
— Во, во, Боб и Моррисон, — пробормотал он. — А они здесь?
— Нет. Я, их не взял из Америки. Дрянные они.
— Ну?
— Дрянные. Шваль, а не ребята.
— А как же в Индии — они спасли же тебя? — продолжал допытываться Роман.
Пинкертон сморщился и махнул рукой.
— Ну только что в Индии, а так все больше я их спасаю.
— А ты бы других помощников взял?
— Я и то подумываю, — сказал Пинкертон. — Вот, может, тебя возьму.
— Меня? — Роман не верил ушам. — Неужели возьмешь?
— Возьму, — сказал усмехаясь Пинкертон. — Только ты за жильцом посматривай, будешь мне сообщать.
И, повернувшись, великий сыщик зашагал по улице, насвистывая «Пупсика»
ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ИЮЛЯ
С заходом солнца дом затих. Раскрылись окна. На дворе остро запахло жареным луком, колбасой, горохом. В доме ужинали и отдыхали.
Повеяло ночной прохладой. Из «Смурыгина дворца», почесываясь, один за другим выползали мостовщики подышать воздухом перед сном. Расселись на скамье, как воробьи на заборе. Желтый язычок спички вырисовывал в темноте бронзовые скулы и тусклые, бесцветные от пыли глаза. Вспыхивали огоньки папирос.
— Погода-то! Благодать какая!
— В деревню бы теперь, в самый раз к сенокосу. Ишь как парит!
— Пожалуй, как бы другой сенокос не начался… Будто немец воевать с нами хочет.
Сразу все замолкли, насторожившись. Потом кто-то сурово обрезал:
— Будет молоть! Дурак!
— Не должно быть войны. Нечего нам с немцами делить.
— А говорят же люди.
— Мало ли что говорят! Вроде тебя брехуны.
— Сейчас, ежели запас тронуть, все работники под ружье пойдут. Это хоть наш брат, хоть немец понимают.
Долго сердито говорили, потом успокоились. Кто-то мечтательно и тихо замурлыкал:
Ревела буря, дождь шумел,Во мраке молнии сверкали…
А дальше густо, как клубы махорочного дыма, громыхнуло и понеслось по двору подхваченное артелью:
И беспрерывно гром гремел,И ветры в дебрях бушевали.
Хорошо пели мостовщики. Согласно, стройно, с чувством, вкладывая в мотив знакомую каждому тоску по родным местам.
Песня всколыхнула и пробудила от дремы двор. В первом дворе скрипнула створка окна. Высунулась кудлатая голова портного. Он развалился на подоконнике, шумно зевнул.
— Запели. Соловьи курские! — Потом повернулся в комнату, громко сказав: — Тащи самовар, старуха. Будем чаевничать.
У забора на траве расположились мастеровые из кузницы. Выпивали. Кто-то, захмелев, затянул частушку.
Где-то ругались. Доносились обрывки фраз, смех. Тонкий детский голос лениво тянул:
— Мамка, кинь ситнава! Кинь ситнава!
Роман сидел около мастеровых. Слушал сказки. Кувалда-молотобоец — мастер сказки рассказывать, и всегда у него неисчерпаемый запас их. Только Роману не нравятся его сказки. Непонятные они и однообразные. Все про попадью да про генеральских дочек, с ругательствами.
Роман слушал, слушал, потом надоело. Поднялся и пошел прочь. Только к каретным сараям отошел, кто-то за рукав дернул. Обернулся, а сзади Ленка дворникова стоит.
— Романка! Я ищу тебя.
— Тебе что?
— Что я знаю-то! — сказала Ленка, тараща таинственно глаза.
— Ну говори!
— Подозрительный тип у вас живет, вот что.
— Врешь ты?
— Нет, не вру. Подозрительный тип, как папа сказал.
