Послышался скрип винтовой лестницы и - шаги жены. Николай Николаевич погасил окурок и сделал сладенькое лицо. Сонечка вошла, не взглянув на мужа, присела к туалетному зеркалу и не спеша стала вынимать шпильки из волос.
- А я заждался. Где ты пропадала? - спросил Николай Николаевич и, опершись о локоть, исподволь завел разговор о мужском самолюбии, о лишних словах, сказанных в гневе, о честности прежде всего и о вреде романтики и мистических настроений. Голос у него был бархатный.
Сонечка медленно чесала волосы перед зеркалом, - не отвечала и не слушала. Как давеча сжалось сердце, так и не отпускало, - холодная лень овладела ею. Она заплела волосы в косу, поднялась и зашла за распахнутую дверцу платяного шкафа, расстегивая платье и раздеваясь.
- Ну, детка, это глупо, - оказал, вытянув губы, Николай Николаевич, иди же ко мне... Ты знаешь, как я люблю тебя голенькую.
Он потянулся и захлопнул дверцу шкафа. Сонечка со злобой вскрикнула, прикрылась рубашкой. Он все же поймал ее за локоть, но она резко выдернула руку и стала вдруг такой ненужной и некрасивой, что Смольков дернул на себя одеяло, повернулся спиной.
- Ну, и убирайся! Холодная лягушка! Деревяшка!.. Подумаешь одна-единственная. Ханжа!
Он с яростью задул овечку. Сонечка легла рядом, с самого краю, вытянула руки поверх одеяла и стала глядеть в темноту. Она знала, что не заснет всю ночь, и приготовилась лежать терпеливо.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Николай Николаевич, несмотря на всю видимость, был робок, а теперь, когда денежные средства его не превышали трех рублей тридцати копеек, впал также и в нерешительность.
Чего, казалось, проще - поговорить с тестем о деньгах? Но у него сердце замирало. А вдруг под каким-нибудь предлогом старик откажет! Кошмар! Николай Николаевич подталкивал Сонечку на разговор с отцом (этим и объяснялась сцена в библиотеке). Но Сонечка была, как известно, глупа и не могла понять, что только от денег сейчас зависит и ее и его счастье. А тесть помалкивал.
Над садом, над мокрыми ветлами лежало беспросветное небо. Земля, не принимая больше влаги. взбухла и стала оползать на неровностях дорожек и клумб. Николай Николаевич продолжал слоняться по дому, барабанил ногтями в стекла, но, конечно, такая жизнь могла убить кого угодно. В крайне нервном состоянии он ждал подходящей минуты для разговора с хитрым стариком.
И вот минута эта наступила. День начался, как обычно. Сонечка встала рано и поспешила спуститься в столовую, где Илья Леонтьевич, согнувшись над своей чашкой, пил чай с горячими лепешками. Сонечка поцеловала отца в руку и в висок и села напротив.
- Анисья просила выдать сахару и крупы, - ты дашь ключи, папочка?
Илья Леонтьевич полез в карман, выбрал связку ключей, не спеша отыскал ключ от кладовой и подал его вместе со всей связкой Сонечке.
- Одну ее все-таки не оставляй в кладовой, сама запри дверь. Сахару идет, я тебе скажу, ужасно много у нас. Не в сахаре, конечно, дело, но чрезмерное употребление его вызывает в организме отложение солей и жиров. Ну, да бог с ним, с сахаром. Как спала?
- Спасибо, хорошо.
- У вас все благополучно, значит?
- Спасибо, да...
- Ну, ну, а то я смотрю, как мыши на крупу оба надулись... Вставать нужно раньше и раньше ложиться - в этом вся сила, скажи это мужу-то.., А то - спит, как медведь.
- Скажу.
Сонечка собрала в ладонь крошки на скатерти я ссыпала их в чашку. Илья Леонтьевич, кряхтя, поднялся со стула. Он и Сонечка надели резиновые плащи, калоши и вышли на двор. Илья Леонтьевич сейчас же заметил беспорядки около каретника и пошел туда, повторяя в досаде:
- Ах, кляузники! Ах, чертя окаянные!
Сонечка побрела к пруду, мутному сейчас и полноводному. Тихо, тихо шумел дождь по воде, по ветвям огромных, корявых осокорей, по вянущим листьям под ногами.
Сонечка смотрела на пруд, на еще зеленые бережки, слушала однообразный шум дождя, вдыхала запах увядания, и душа ее в этой печали словно набиралась сил для большей беды.
Возвращаясь домой, продрогшая, с капельками дождя на волосах, полуприкрытых капюшоном, Сонечка увидела у крыльца работника, гонявшего сегодня на почту, и взяла у него "Вестник Европы", газеты за три дня4 бандероль - семейный каталог и - на имя Н. Н. Смолькова - телеграмму и письмо.
Николай Николаевич, только что поднявшийся с постели, сидел в столовой, курил и зевал до слез.
- Тебе, - сказала Сонечка, положив перед ним телеграмму и письмо, и пошла наверх. У Смолькова собралась кожа на лбу, некоторое время бессмысленными глазами глядел он на телеграмму, затем осторожно разорвал заклейку, повернулся к свету и прочел:
"Назначен Париж посольство вторым секретарем точка поздравляю браком обнимаю точка Петербург не заезжай Ртищев..."
- Ура, - шепотом сказал Николай Николаевич, - ура! Свободен! Жизнь! Париж!..
Он пробежался по комнате, глубоко засунув кулаки в карманы штанов. Затем неслышно, на цыпочках, принялся лягаться ногами вбок, вернулся к столу, взял письмецо, с любопытством повертел, понюхал, - гм! - распечатал, - каракулями было написано:
"Я слышала - ты женился, - дурак. А вот мне Викторчук - шулер выиграл в игорном дому двенадцать тысяч, - я их моментально положила на сберегательную книжку. И Викторчука я бросила, потому что он скотина. Люблю тебя, прямо помираю. Третьего дня мы в одной компании напились, в рояле устроили аквариум, налили туда пива и напустили сардинок, - вот было смеху, у Шурки Евриона - корсет лопнул. Приезжай скорей, - женатый, вот свинья! Жене письмо не показывай. Целую тебя незабвенно.
Мунька".
Старым, разгульным временем пахнуло на Смолькова от записочки Муньки Варвара. "Вот это - люди, жизнь! Вот эта женщина любит меня. Зверюга!"
Сонечка сидела на полу перед выдвинутым ящиком комода и перебирала старые платья. В комнату ворвался Николай Николаевич, потрясая телеграммой,
- Сонюрка, ура! Назначен в Париж... Смотри, читай, - вторым секретарем, через год - первый секретарь, затем советник посольства... Когда поезд? Нельзя ли нам еще сегодня отсюда уехать?
Сонечка прочла телеграмму и опять нагнулась над ящиком с прабабушкиными вещами.
- Собираться нам - полчаса. Некоторая задержка только за... папой (он впервые так назвал Илью Леонтьевича). Понимаешь, - я готов здесь хоть всю зиму прожить, но долг, долг: мы все обязаны служить государству!
Сонечка опустила на колени кружевной чепчик, подняла голову, (взглянула на Николая Николаевича. Глаза у нее были синие, спокойные.
- Я не поеду с тобой, Николай...
- То есть - как?.. Ну, да, - ты хочешь сказать, чтобы я ехал вперед... Гм...Это имеет некоторый резон... Я, так сказать, скачу передовым, устраиваю дела (надо же осмотреться), меблирую квартиру... В ноябре декабре ты приезжаешь в Париж, прямо в свое гнездышко... Но как я буду тосковать по тебе! .Детка моя...
- Нет, Николай, я совсем не поеду в Париж...
- Почему?..
- Я не люблю тебя.
- Постой, постой! - Он замигал рыжими ресницами, вдруг изменился в лице, провел рукой по лбу. - Ну да, ты - о том разговоре в библиотеке. Чепуха, мелочи! Я люблю тебя, прямо помираю. У тебя прескверный характер, должен тебе сказать. Молчишь, и вдруг - бац! Сонюрочка! - Он нагнулся и поцеловал ее в пробор. - Ну, моя детка незабвенная. Поди поговори с папой.
Упрямым движением она освободила темя от его поцелуя.
- Я не люблю тебя. Уезжай, куда хочешь. Николай Николаевич молча стоял за ее спиной.
Сонечка глубоко засунула руки в ящик, вытащила кучу шуршащих платьев, положила их на колени. Ее затылок с чистеньким пробором в русых волосах был упрямый и неподкупный.
- Я понимаю - у тебя настроение. Но настроение настроением, а мне нужно ехать к месту службы. Прошу тебя, Соня, поговори с отцом, - у меня три рубля тридцать копеек...
- Я не люблю тебя, Николай, - в третий раз тихоньким, но твердым голосом сказала Сонечка.
- Тьфу! - Николай Николаевич даже плюнул, подумал: "Народится же на свет такая дура..." Хлопнул дверью и пошел вниз.
Когда удалились шага мужа, Сонечка уронила руки на кучу прабабушкиных робронов, пахнущих пачулей, и, не сдерживаясь больше, принялась плакать. Слезы капали часто, обильные, крупные, точно капли дождя с листьев. Она не вытирала их и не жалела.
Тесть, как и надо было ожидать, сидел в столовой на диванчике и нюхал табак. Николай Николаевич крупными шагами озабоченно подошел к нему и показал телеграмму,
Илья Леонтьевич прочел и ни особенной радости, ни изумления не выразил.
- Ну что же, очень хорошо. Когда думаете ехать?
- Я, если позволите, еду завтра - передовым... Жена думает задержаться некоторое время... Я - завтра, если...
- Вот как, - не вместе едете?
- Нет... Я - передовым... То-се... Квартиру присмотреть... Суета... То-се...
Николай Николаевич замолчал, надул щеки. Пальцы у него на руках и ногах замерзли. Тесть постукивал по лубяной табакерке.
- Ну, ну, - сказал он тихо, - это дело ваше. Новое поколение, новые нравы. Дело ваше. -Вы верующий, Николай Николаевич?
