Мне пришлось сломать ему запястье, чтобы пальцы разжались.
Я сунул пульт в карман, не спуская глаз с Гэбни. Он лежал на полу, держался за запястье и плакал.
Женщины продолжали судорожно дергаться еще очень долго.
Я выключил аппаратуру из сети, оборвал электрические провода и связал ими руки и ноги Гэбни. Убедившись, что он обездвижен, я занялся женщинами.
36
Я запер Гэбни в сарае, перевел Джину и Урсулу в дом, укрыл их одеялами и заставил Урсулу выпить немного яблочного сока, который я нашел в холодильнике среди прочих запасов. Книги по выживанию на кухонной полке. Винтовка и дробовик над столом. Швейцарский армейский нож, целая коробка шприцев и медикаментов. Профессор готовился к дальнему рейсу.
Я позвонил в службу спасения по 911, потом заказал срочный разговор со Сьюзан Лафамилья. Она с поразительной быстротой оправилась от ужаса, снова превратилась в знающего свое дело профессионала, записала несколько ключевых деталей и сказала мне, что остальное берет на себя.
Через полчаса прибыли медики, сопровождаемые четырьмя машинами службы шерифа из округа Санта-Барбара. В ожидании их приезда я нашел записи Гэбни, причем это не потребовало с моей стороны особенного напряжения детективных способностей, потому что он оставил с полдюжины тетрадей на столе в столовой. Но больше двух страниц я не выдержал.
Следующую пару часов я провел в беседе с двумя сурового вида людьми в форме. Сьюзан Лафамилья приехала в компании с молодым человеком, одетым в костюм оливкового цвета от Хьюго Босса при галстуке «ретро», перекинулась несколькими словами с полицейскими и вызволила меня. Мистер Модник оказался одним из ее партнеров — имени его я так и не узнал. Он повел мою машину, а Сьюзан повезла меня домой на своем «ягуаре». Она ни о чем меня не спрашивала, и я заснул, довольный тем, что оказался в роли пассажира.
* * *
Я пропустил назначенную на следующее утро на десять часов встречу с Мелиссой, но не потому, что проспал. В шесть я был уже на ногах и наблюдал за тем, как новорожденные рыбки размером с острицу бойко снуют в пруду. К половине десятого прибыл в Сассекс-Ноул. Ворота были открыты, но дверь никто не открыл.
Я заметил одного из сыновей Хернандеса, который прореживал плющ недалеко от наружной стены усадьбы, и спросил его, где Джина. В какой-то больнице в Санта-Барбаре, ответил он. Нет, он не знает, в какой именно.
Я поверил ему, но все ж еще раз попробовал дверь.
Когда я отъезжал, он грустно взглянул на меня. Но, возможно, то была не грусть, а жалость — из-за моего маловерия.
* * *
Я уже стал выезжать на улицу, когда заметил, что с юга приближается коричневый «шевроле». Он ехал так медленно, что казался стоящим на месте. Я сдал назад и остановился, и как только он притормозил на въезде, уже был тут как тут, у окна водителя, и приветствовал испуганно глядевшую на меня Бетель Друкер.
— Извините, — пробормотала она и включила заднюю скорость.
— Нет, — сказал я, — прошу вас, не уезжайте. Дома никого нет, но мне нужно с вами поговорить.
— Говорить не о чем.
— Тогда зачем вы здесь?
— Не знаю. — На ней было простое коричневое платье, какая-то бижутерия и очень мало косметики. Ее фигура отказывалась подчиняться ограничениям. Но я не испытывал удовольствия при взгляде на нее. Думаю, ко мне еще не скоро вернется радость созерцания. — Правда не знаю, — повторила она. Ее рука оставалась все это время на рукоятке коробки передач.
— Вы приехали, чтобы выразить свое уважение этой семье. Очень достойный поступок с вашей стороны.
Она посмотрела на меня так, будто я говорил на неведомых ей языках. Я обошел вокруг капота и уселся на сиденье рядом с ней.
Она хотела было возразить, но потом с легкостью, говорившей о выработанной за многие годы — за целую жизнь — привычке к молчаливому согласию и приятию, ее лицо приняло выражение покорности судьбе.
— О чем вы хотите говорить?
— Вы знаете, что случилось?
Она кивнула.
— Ноэль мне сказал.
— Где сейчас Ноэль?
— Поехал с утра туда. Чтобы быть с ними.
Недосказанными остались слова «как обычно».
Я сказал:
— Он замечательный мальчик — вы прекрасно его воспитали.
Ее лицо дрогнуло.
— Он такой ужасно толковый, что иногда кажется, будто это не мой сын. Мне повезло, что я помню эту боль — когда выпихивала его наружу. Если посмотреть, так и не подумаешь, что он родился таким крупным. Почти четыре килограмма. Пятьдесят восемь сантиметров. Мне сказали, он будет играть в футбол. Никто не знал, какой он будет толковый.
— Он собирается учиться в Гарварде?
— Он не говорит мне всего, что собирается делать. А теперь, с вашего позволения, мне надо ехать; надо там убраться.
— В «Кружке»?
— Это единственный дом, который пока у меня есть.
— Дон собирается открыть ресторан в скором будущем?
Она пожала плечами.
— Он тоже не говорит мне о своих планах. Я просто хочу там убраться. Пока грязь не накопилась.
— Ладно, — сказал я. — Можно, я задам вам один вопрос — очень личный?
Ее глаза наполнились слезами.
— Это простой вопрос, Бетель.
— Конечно. Валяйте — да и какая разница? Говорю, танцую, позирую — каждый получает от меня то, что ему надо.
— Не знал, что вы работали фотомоделью, — солгал я.
— А как же! Ха! Конечно, я была известной, знаменитой манекенщицей. Со всем этим. — Она провела руками по груди и засмеялась. — Да, я была довольно хороша — как и Джина. Мы с ней были одного сорта. Только на меня приходили смотреть совсем не дамы, желающие купить платье.
— Снимки делал Джоэль?
Пауза. Ее лежавшие на баранке руки казались маленькими и очень белыми. На безымянном пальце было надето дешевое кольцо с камеей.
— Он. И другие. Ну и что с того? Я много снималась. Была фотозвездой. Даже когда была беременная и вот с таким пузом — у некоторых просто болезненная страсть смотреть на беременных женщин.
— Каждому свое.
Она резко повернулась, но тон се голоса был покорным:
— Вы смеетесь надо мной.
— Нет, — сказал я устало. — Не смеюсь.
Она внимательно посмотрела на меня, снова коснулась рукой своей груди.
— Вы видели меня. Вчера. Видели, как я уехала. И теперь хотите знать почему.
Я начал было говорить, но она остановила меня взмахом руки.
— Для вас, может, и глупо расстраиваться из-за такого, как он, — я и сама так думала. Очень глупо. Но я к этому привыкла. К тому, что я глупая. Так что какая разница? Вы, может, считаете меня очень-очень глупой, умственно отсталой, потому что думаете, что он был самая настоящая дрянь... Нет, подождите минуточку. Дайте мне закончить. Он и был самое что ни на есть дерьмо, без капельки доброты. От всего бесился и ярился — хотел, чтобы всегда все было, как надо ему. Наверно, тут виноваты и наркотики. Он страшно много кололся. Но виновато и то, что он просто так устроен. Подлая душа. Так что я понимаю, почему вы думаете что я глупая. Но он дал мне что-то, когда никто вообще ничего мне не давал — по крайней мере, в тот момент моей жизни. После появился Дон, и я буду плакать из-за него, если что-нибудь с ним случится, гораздо больше, чем плакала из-за... этого. Но в тот момент моей жизни, этот был первый, кто дал мне вообще что-то. Даже если он и не собирался этого делать, даже если сделал это потому, что не мог получить то, что очень хотел, и выместил все на мне. Это было неважно, понимаете? Как бы то ни было, получилось ведь хорошее — вы сами только что так сказали. Одна-единственная хорошая вещь в моей треклятой жизни. Вот я немножко и поплакала по нему. Нашла уютное местечко и выревелась как следует. Потом вспомнила, какой он был подонок, и перестала реветь. И теперь вы видите, я больше не плачу. Подойдет вам такой ответ?
Я покачал головой.
— Я не собираюсь судить вас, Бетель. И не считаю неправильным то, что вы расстроились.
— Ну, что ж... О чем же тогда вы хотели спросить?
— Ноэль знает, кто его отец?
Долгое молчание.
— А если не знает, вы ему скажете?
— Нет.
— Даже чтоб оберечь маленькую мисс?
— Оберечь? От чего?
— Чтобы не связывалась с дурным семенем.
— Не вижу в Ноэле ничего дурного.
Она заплакала.
Я дал ей свой носовой платок, она шумно высморкалась и сказала:
— Спасибо, сэр. — Она с минуту помолчала. — Я не поменялась бы местами с этой девочкой ни за что на свете. Да и ни с кем из них.
— Я тоже, Бетель. И о Ноэле спрашиваю совсем не для того, чтобы оберечь ее.
— А для чего же?
— Скажем так: из любопытства. Как еще одну вещь, которую хочу понять.
— Вы очень любопытный человек, да? Копаетесь в делах других людей.
— Раз так, забудьте о моем вопросе. Простите меня за копание в ваших делах.
— Может, это его надо поберечь от нее, а?
