Wie einst Lili Marleen…
— Дойчен камраден…
— Какие они тебе, ядрену…опу камрады?
— А мне как их называть-то?
— Геноссами, гы-гы-гы!
— Да иди ты!
Unsere beide Schatten
Sah" n wie einer aus
Daß wir so lieb uns hatten
Das sah man gleich daraus
Und alle Leute soll" n es seh" n
Wenn wir bei der Laterne steh" n
|Wie einst Lili Marleen.
— Не… А если так? Всю правду им рассказать?
— Ты бы поверил?
— Так они уже чего только не увидели!
— Леша! Человеческая психика имеет одну особенность. Объяснять происходящее в знакомых интерпретациях.
— Чо??
— Фил! Заткнись!
Schon rief der Posten,
Sie bliesen Zapfenstreich
Das kann drei Tage kosten
Kam" rad, ich komm sogleich
Da sagten wir auf Wiedersehen
Wie gerne wollt ich mit dir geh" n
Mit dir Lili Marleen.
— Слушай, а может надавить на их сентиментальность?
— Это как?
— Ну, типа того, что пока вы тут сидите — наши войска подходят к Берлину и вовсю пользуют ваших фройлян?
— Ты бы после этого сдался?
— Хм… Нет, конечно.
— Надо к фройлянам добавить фрау и киндеров…
— Фил, млять!
Deine Schritte kennt sie,
Deinen schönen Gang
Alle Abend brennt sie,
Doch mich vergaß sie lang
Und sollte mir ein Leid gescheh" n
Wer wird bei der Laterne stehen
Mit dir Lili Marleen?
— Вообще мыслей нет.
— Никаких?
— Только эренбурговские. Типа — убей немца.
— Не катит.
— Да…
Aus dem stillen Raume,
Aus der Erde Grund
Hebt mich wie im Traume
Dein verliebter Mund
Wenn sich die späten Nebel drehn
Werd' ich bei der Laterne steh" n
Wie einst Lili Marleen.
— Мужики! А если вот так?
— Хм… Спорно, Фил, спорно… Но… Пишем мужики! Хотя бы попробуем…
" Немецкие офицеры и солдаты! С вами разговаривает генерал-полковник Владимир Шаманов. В десять утра завтрашнего дня мои парламентеры выйдут на ваши позиции. Я жду парламентеров с вашей стороны. Я не требую сдачи в плен. Я хочу, чтобы честь немецкого мундира не замарала кровь мирных жителей. А она будет, если вы не выпустите их из города. Генерал-полковник Генрих Гот! Имею честь сразиться с вами. Как солдат с солдатом. Вынужден предупредить, что мы вооружены гораздо лучше, чем вы предполагали. Ваши солдаты прекрасно это знают. У вас есть три варианта. Опозориться, прикрываясь телами детей и женщин. Погибнуть честной солдатской смертью. Сдаться в плен, не потеряв лицо, но сохранив тысячи молодых немцев для процветания будущей Германии"
И вот этот бред Шаманов внезапно утвердил. А еще за ним слава ходила самого жестокого усмирителя Чечни. Просто второй Ермолов. А вот надо же! Более того. По предложению самого командующего ВДВ в текст еще добавили:
"Генерал-полковник Генрих Гот! После одиннадцати утра мы будем вынуждены сбрасывать на город продовольствие и медикаменты для мирных жителей. Я бы на вашем месте забрал бы все для своих солдат. Но я не на вашем месте. И я надеюсь, что вы благороднее меня!"
Да, кстати… В немецком как и в русском. Вы и вы. Sie und sie. Одинаковые по звучанию, но разные по смыслу.
И вот эту хрень мы слушали, валяясь на травке около здания аэропорта и допивая трофейное бухло. А между сообщениями пела несравненная и ледяная Марлен Дитрих. А Фил ей подпевал, размахивая бутылкой:
Если я в болоте от поноса не умру.
Если русский снайпер мне не сделает дыру.
Если я сам не сдамся в плен!
То я приду, Лили Марлен!
Моя Лили Марлен!
Ну и сморило нас слегка под жарким июньско-октябрьским солнцем. Совсем чуть-чуть. Буквально на пару часиков. Аж до самого вечера. Проснулся я от ласкового пинка.
— Слушаю, товарищ капитан, — невнятно пробормотал я Марлену и надвинул кепи на лоб, закрывая глаза от бьющего в глаза солнца.
— Подъем, бойцы печатного фронта! — и ласково пнул меня еще раз.
— Марлен, ну ты охренел совсем? — возмутился я.
— Тут какое-то офицерье новое приехало. И суета началась. Идем смотреть — что за дела творятся. Проклиная все на свете мы, пошатываясь, поперлись в здание. Мда… Там действительно творилось непонятное. В зал ожидания загнали солдат всех родов войск. Тут были и летчики, и десантура, и махра, и откуда-то взявшиеся вевешники, инженеры военные, еще не пойми кто… Ну и три журналиста. А как же без нас-то! Бойцы занимали каждый квадратный сантиметр пространства — они сидели на полу, на уцелевших креслах, на лестницах, высовывались из разбитых окон касс. На одной из стен был натянут огромный экран, непонятно откуда взявшийся. Я глянул наверх. В импровизированной вип-ложе на балконе второго этажа рассаживались штабисты во главе с самим Шамановым.
— Это еще что за партийное собрание? — удивился я. Но ответить мне никто не успел. Под белый экран вышел какой-то невысокий улыбчивый майор со смутно знакомым лицом. Прическа у него была ни разу невоенная. Да и форма на нем сидела… Но держался он уверенно.
— Товарищи солдаты и офицеры… Минуточку внимания… Товарищи! Я прошу вас! Товарищи!
Но перекричать многоголосую толпу ему никак не удавалось. В этот момент сверху раздался рык Шаманова:
— Если какая б… еще раз пернет своей пустоголовой жопой, лично в унитаз спущу!
Вот это я называю — искусство управления массами. Заткнулись сразу все, сразу и даже мы.
— Товарищи! Меня зовут Игорь Угольников. Простите. Майор главного политуправления Угольников. Мы вам привезли фильм, который должен был выйти в прокат только в ноябре месяце этого года. Но вот так получилось, что…
Блин! Точно! Угольников! Его физиономия довольного мартовского кота так контрастировала с камуфляжем, что узнать его было очень трудно. Мозг просто отказывался воспринимать бывшего шоумена в военной форме. Вот и не узнавал. Да еще из ГлавПура. Стоп! У нас что, уже политическое управление в армии ввели? Нормальный ход! Этак до ресталинизации доживем! И это не может не радовать. Хотя, Медведу до Виссарионыча, как мне до Медведа, но как только ангелы не шутят…
Пока я думал, майор Угольников закончил речь.
И на экране пошли титры.
У каждого человека в жизни бывают дни, которые запоминаются навсегда. Иногда это счастливые дни, иногда трагические. Иногда вот такие, простые.
Да, изображение было не таким четким, как в кинотеатрах — солнце все еще отсвечивало своими зайчиками по экрану. И звук порой хрипел. И не было холодного пива и попкорна. Но это странное ощущение…
Грохот боев на экране дополняла канонада с передовой. Запах оружейного масла от рук, стиравших скромные слезы… Тихий мат бойцов, сжимавших свои автоматы… Окно. Окно в сорок первый год. В год, в котором мы все сейчас и, кажется, навсегда.
Когда-нибудь я пересмотрю этот фильм. В уютной домашней обстановке. Но такого дня в моей жизни больше никогда не будет.
На последних кадрах картины бойцы вдруг начали подниматься. Один за другим. Подниматься и снимать кепи, каски, фуражки…
А когда после фильма вышел на сцену сам Угольников вместе с нашим командующим, солдаты взорвали аэропорт аплодисментами и криками "Ура!" Орали минут пять. Хорошо, что не догадались пальбу устроить. А очень хотелось.
Потом Шаманов рявкнул:
— Смиррна!
Блин, ну почему даже я его боюсь?
— Вот эти люди, — показал пальцем на экран генерал. — Были вооружены куда хуже нас. Но они смогли. У нас есть все. Так сможем же и мы! Я сказал. Товарищ майор!
Шаманов повернулся к Угольникову и набыченно посмотрел на него. Тот автоматически сделал шаг назад и по привычке улыбнулся.
— Часы. От меня. Все, что могу, — Шаманов, вольно или невольно, процитировал генерала из "Горячего Снега".
А Фил меня в бок пихнул локтем:
— Леха! — зашипел он. — Теперь ты с Угольниковым брат молочный!
Пока бойцы расходились, ошеломленные фильмом, Марлен убежал в штаб. Мы же, было, направили стопы в дьюти-фри. Однако на входе в магазин нас встретила охрана. И корочки журналистов не помогли.
Ну и ладно. У меня еще нычка вятской водки осталась. И пол-бутылки рома. Я его во фляжку перелил.
За этим занятием меня и застал Марлен.
— Идем, бойцы информационного фронта. Шаманов к себе зовет.
Интересно, что опять от нас надо?
Надо… В армии всем начальникам чего-то надо. Оказалось, нам удружил Угольников, посоветовав сменить на ночь "Лили Марлен" на что-нибудь более жесткое. Собственно, он прав. От сладкоголосой Дитрих уже подташнивать начало. А что у нас еще есть на немецком? А у нас на немецком, кроме "Раммштайна", и нет ничего. Так… Открываем нетбук… О! Отлично! Бегу с флешкой к радистам и немедленно натыкаюсь на Шаманова.
— Что это?
— Эмн… Флешка… Вот… Я… Мы… Тут… Пропаганда, товарищ генерал!
Через минуту первые серебряные звуки плывут над ночным Вильнюсом. Шаманов тихо багровеет. Я — тихо бледнею.
— Это что? — бурчит наш командующий.
