Но что задним числом разрабатывать проект защиты? И где теперь безумец Александриди? Он может знать, откуда сейчас взялась пленка. И еще Викентий со своей чертовой мамашей! Если бы он мог продолжить монтаж, то разрядил бы злость! И все-таки — оправдываться? Идти в газету давать опровержение? Но им, вероятно, нужны будут свидетели. В сущности, Викентий может подтвердить, что фрагмент — лишь часть «Защиты Зимнего» и не имеет собственного смысла вне контекста фильмы. А там, по сюжету, он был сном «ворона»-предводителя. Сном! Снимал Гесс. Собственно, они вместе придумали эпизод. Но сейчас Гесс в Латинской Америке — снимает по приглашению немецкой компании. Что делать? Что? Немедленно ехать! Куда?
Происходящее замелькало перед Эйсбаром в темпе наспех наброшенных аккордов. Он поехал в район Таганки, где искал покосившийся домик, в котором жил Викентий. Подслеповатая старушка, появившаяся на пороге в неверном свете качающейся лампочки, сказала, что тот уехал за лекарствами, вернется завтра, поскольку лекарства особенные и ехать далеко.
Эйсбар побежал обратно к таксомотору, помчался на Солянку, в особнячок Георгадзе, однако не обнаружил там ни типографии, ни юношей в кожанках. Взлетел по ступенькам в кинопроекционную и нашел там целующуюся парочку, которую невозможно было разнять. На секунду отлепившись друг от друга, они таращили на Эйсбара детские глаза, не понимая, о чем идет речь, а на полу валялись металлические коробки с фильмой «Раба случайных поцелуев». Эпизод страстного поцелуя был вырезан и склеен в так называемое кольцо, которое неостановимо крутилось в проекционном аппарате. И парочка то и дело поглядывала на крошечное окошко в стене — через него был виден будто левитирующий в воздухе кадр, разжигающий их страсть. Алчный поцелуй висел в густом луче света, идущем из проекционного аппарата.
Эйсбар снова оказался на улице. Свет фар таксомотора бил ему в лицо. Он поскользнулся, упал, некоторое время сидел на земле, мокрой от дождя, потом встал, отряхнулся, крепко провел руками по лицу и решил — хватит на сегодня путешествий. А Жоринька, может, и сам объявится.
Он накрепко запер дверь мастерской, укутался в плед, разжег камин и подошел к столу в поисках пакетика с Жоринькиной травой. Затянуться бы, впустить в себя равнодушный дым и следовать по его прозрачной тропе в насмешливое спокойствие. Он начал укладывать сухие листья в бумажный квадратик, но остановился. Пожалуй, не стоит. Если один морок умножить другим, все спутается окончательно. Высыпав траву обратно в пакетик, Эйсбар налил полстакана коньяку, залпом выпил и завалился спать. Завтра — к Долгорукому и вместе с ним — в газету, писать опровержение.
Спал крепко. Утром снилось, будто он, малолетний гимназист, опаздывает с алгебры на сольфеджио, однако между двумя уроками должен успеть побриться и сменить рубашку. От сна осталось будоражащее настроение: был веселый парадокс в том, что он подчиняется школьному расписанию и волнению как маленький, а ведет себя как взрослый. «Нас заманивают в сети кукольные страстишки — вот что символизирует сон», — думал Эйсбар, одеваясь. На душе было спокойнее, чем вечером. Хотелось продолжить работу в монтажной. А статья… Может, не стоит лезть в чье-то безумие? Может, сегодня все будут увлечены новой сенсацией и о вчерашней забудут?
Раздумывая, куда ехать — на студию или к Долгорукому, — он все-таки свернул на студию. Знал — несколько часов монтажа подействуют на него благотворно.
Монтажная была закрыта, и он долго копался в карманах в поисках ключа. Внутри его ждали перемены. Фортепиано исчезло. На столе лежал обрывок нотного листа — записка от музыкального гения: «Должен уехать по делам в Ялту. Продолжение партитуры будет выслано письмом. Рабочее исполнение возможно моими друзьями». Далее следовали имена, адреса, телефоны.
Викентий не появился ни через час, ни через два. Все еще не теряя присутствия духа — сам просмотрел несколько бобин пленок, отобрал дубли, — Эйсбар решил ехать к Долгорукому. Застать не надеялся, но решил твердо: ждать хоть до ночи, но дождаться эту лису, этого плюшевого павлина непременно.
К немалому его удивлению, Долгорукий оказался на месте.
— Я удивлен не меньше вашего, Сергей Борисович! Кофе? Восхитительной обжарки! Прислали друзья из посольства страны Колумбия. Боже, где она, эта Колумбия? Молоко, сливки? Я так и знал: черный. Вот черным глазом смотрите вы на мир, господин Эйсбар! Идите, идите, милая! — Долгорукий отослал секретаршу, сам разлил кофе по крошечным чашечкам, делал плавные жесты руками, мол, не стесняйтесь, господин хороший, присаживайтесь, кресло мягкое, удобное, и разговор у нас будет, надеюсь, мягкий, удобный. Он не то чтобы суетился, но вставить слово в его гедонистический монолог Эйсбару не удавалось. А кофе действительно был вкусный. — Позитив и негатив вашей бездумной выходки я приказал уничтожить на следующий день после премьеры! Вы уже имели возможность убедиться, что я не терплю подобного романтического заигрывания с футурологией. Сказать честно, я тогда очень удивился, как вы, художник жесткой формы, опустились до такого балагана…
— Но князь! В контексте идеи фильма…
— Но-но-но! Талант — это как нежная кожа девицы на пляже. Чуть пересидела на солнце, вот уже волдыри, чуть подул ветер, вот уже короста. Талант требует покоя, он, с позволения сказать, нуждается в зонтике. И заметьте — этот зонтик я вам предоставил.
— Откуда, однако же?..
— Вот именно! — опять перебил Долгорукий. — Откуда? Сколько копий этого эпизода вы напечатали? Может быть, где-то ждал своего часа неучтенный позитив? Перво-наперво я подумал, что вы сами и предоставили этим негодяям злосчастный фрагмент. Не очень верю в ваши политические амбиции — вы не безумец, как ваш приятель господин Александриди, но негодяи располагают определенными финансовыми возможностями. А у вас много трат.
— Однако вы, как заказчик «Защиты…», могли бы выступить на моей стороне в печати, князь, — заговорил наконец Эйсбар.
— Я показаний давать не буду. Ну подумайте, милый Сергей Борисович, как я вообще могу признать, что таковые съемки существовали в моем ведении? Это же антигосударственная выходка! И что, я оставил ее незамеченной? Как вы себе это мыслите? У вас же отменное драматургическое мышление!
Разговор с Долгоруким исчерпал себя, и через десять минут Эйсбар шел по бульвару, чувствуя смутно, что его заговорили, закружили и увели в сторону от существа дела. Неожиданно выглянуло солнце, заискрились влажные края тротуара, и он вспомнил день два с половиной года назад, когда вышел после первой встречи с Долгоруким и казался себя великаньим персонажем с картины Кустодиева. Тогда Долгорукий тоже угощал его кофе. Однако сейчас имело бы смысл сжаться до размеров воробья и — атаковать с верхней точки. Пернатым камнем да в стекло редакции «Московского муравейника»!
