Но вот Туан поднял голову и прислушался. Где-то неподалеку слышался голос. Какой-то человек говорил громко и с такими интонациями, с какими обычно обращаются к толпе. Это вызвало у Туана особый интерес. С часто бьющимся сердцем он пошел в ту сторону, откуда доносился голос.
Вскоре он вышел на небольшую треугольную площадь — открытое пространство, к которому с трех сторон примыкали фасады домов. На одном из них красовалась вывеска кабачка. К столбу была привязана запряженная в телегу лошадь, рядом стояло несколько лотков. Завтра поутру сюда должны были прийти крестьяне, чтобы торговать овощами.
Напротив лотков на большой бочке стоял мужчина в коричневом балахоне с капюшоном, подпоясанном черной веревкой. Из нагрудного кармана его сутаны выглядывала рукоятка маленькой желтой отвертки. Туан широко раскрыл глаза. Ему случалось и прежде видеть бродячих проповедников, однако это не было в обычае у ордена Святого Видикона, и уж тем более — в Раннимеде.
— Они осадили нас! — вскричал монах. — Повсюду, повсюду злые чудовища выпрыгивают из-за камней, а мертвецы встают из могил! Древние призраки по всей стране начали охоту за нами! Из-за чего же они ополчились против нас?
Туан навострил уши. Это было что-то новенькое — и возможно, очень важное. Он притаился в тени, готовый внимательно выслушать объяснения монаха.
— Из-за короля! — выкрикнул монах, ответив на свой собственный вопрос. Туан окаменел. — Король — это вся страна, весь народ! Вы и я, мы все — это король! Король — это поприще, на котором Зло встречается с Добром!
Что ж, с этим Туан спорить не мог. В речах этого проповедника многое внушало доверие.
— Но если мы творим своего короля, то так же верно и то, что король творит нас! — продолжал разглагольствовать проповедник. — Если бароны грозят королю, в стране беда. Но если король грозит баронам — то в стране также беда, смута!
Туан начал догадываться, к чему клонит проповедник, и ему это не понравилось. Тем не менее определенный смысл в доводах монаха имелся, и толпа, которая его окружала, начала согласно роптать.
— А вот короля никакие духи и чудища не трогают! — вскричал проповедник. — А если так, то, значит, именно он и натравливает их на нас!
Из толпы донеслось несколько одобрительных криков. Туан с ужасом признался себе в том, что этот монах — прирожденный оратор, не хуже его самого. Он отступил на несколько шагов назад и что-то прошептал на ухо ближайшему из своих телохранителей. Тот кивнул и удалился.
— На протяжении столетий, — продолжал витийствовать оратор, — Святая Мать Церковь держала духов в узде! Сотни лет Церковь насаждала в стране святость и усыпляла злых духов! И если теперь они очнулись от сна, то кто же в этом повинен? — Он помедлил, дождался всеобщего ропота и, перекричав толпу, возопил: — Король! Он противопоставил себя Церкви! Он поселил смятение в душах своих подданных! А что он делает народу, то он делает всей стране!
На сей раз монаху пришлось долго ждать, пока толпа уймется.
Туан тоже ждал. Чем дольше бы разглагольствовал проповедник, тем больше бы времени было у королевских гвардейцев для того, чтобы окружить маленькую площадь.
— В стране смута! — объявил проповедник. — А что еще могло вызвать смуту, как не смятение в душе короля, правителя страны? Как не грех короля, противостоящего Церкви? Да, грех! Он грешит, держась за погрязший в пучине нечистоты Рим! Он — еретик!
Толпа взревела.
Проповедник довольно наблюдал за взрывом народного гнева.
Туан также не без удовольствия наблюдал за происходящим. Он знал, что его люди, судя по всему, уже перекрыли подступающие к площади улицы. Туан отступил еще дальше в тень. Он ждал мгновения, когда проповедник доведет толпу до того, что люди начнут кричать о низложении короля, о том, что тот должен отречься от престола. Затем по идее оратор-подстрекатель должен был послать толпу под окна магистрата. Так все и вышло. Притаившись в подворотне, король наблюдал за тем, как толпа струится по улице мимо. Почему-то он был твердо уверен в том, что успеху оратора способствовали не только правильно подобранные слова. Люди короля пропустили толпу, а как только проповедник спрыгнул с бочки, воины со всех сторон хлынули на площадь. Монах огляделся по сторонам, дружелюбно улыбаясь.
— Что вам угодно, люди добрые? — вопросил он.
— Я бы желал немного поговорить с вами о той теории, которую вы только что развивали, — ответил Туан.
Монах нахмурился. Слова, сказанные этим человеком, как-то не вязались с обликом крестьянина.
— Конечно, сын мой. Могу ли я узнать твое имя? Кто ты такой?
— Я с радостью назову себя. — Туан дал знак своим людям и сорвал с головы капюшон. — Я — Туан Логир, король Грамерая.
Монах в ужасе остолбенел, выпучил глаза. Воспользовавшись его замешательством, крепкие мускулистые «крестьяне» обступили его со всех сторон. Оправившись от потрясения, проповедник обвел их диким, затравленным взглядом. Заметив, как суровы их лица, он заставил себя расслабиться. Распрямившись, он обратился к королю:
— Что вы желаете от меня, милорд?
Туан нахмурился. От него не укрылось, что монах не назвал его «ваше величество».
— Ты вправду веришь во все то, что проповедуешь?
— Клянусь Господом, верую!
— Если так, — спокойно проговорил Туан, — надеюсь, ты не откажешься вступить в открытый спор с моим сторонником, который придерживается противоположной точки зрения?
Во взгляде монаха появилась осторожность.
— А вы станете слушать?
— Станем — и я, и королева. Более того: мы не станем говорить, мы будем только слушать, как ты и мой сторонник обсуждаете этот вопрос. Ты согласен следовать за мной?
— С превеликой охотой! — Глаза монаха полыхнули огнем. — Я не страшусь ничего и готов защитить мою веру!
13
Поужинать? В кабачке? Это что-то новенькое!
— Папа, не говори глупостей! — Корделия потянула его за руку. — Какое же «новенькое», когда ты всего одну ночь переночевал не дома?
— Это с тобой — одну ночь. А еще две мне пришлось проваландаться с твоим братцем.
— А он мне говорил, что это он с тобой… валандался, — фыркнула Корделия. — Пойдем, пап. А может, ты не хочешь со мной ужинать?
— Да нет же, очень хочу! Тем более что не придется гоняться за главным блюдом, ловить, ощипывать… — Род остановился у двери и с поклоном уступил дочери дорогу. — После вас, мадемуазель.
— Благодарю вас, сэр, — в тон ему ответила Корделия, вздернула подбородок и гордо переступила порог.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
