Не только некомпетентность была причиной моего недовольства курсантом. Что ещё хуже, он был приставлен нацистской партией вбивать в головы подводников официальные догмы, идеалы и лозунги. Партийное вмешательство в дела подводного флота имело короткую, но бурную историю, которой предшествовала неудавшаяся попытка покушения на Гитлера. До этого наш флот был свободен от политического вмешательства. Даже после покушения, когда партийное влияние на все стороны жизни страны резко усилилось, командиры подлодок, и в том числе я, успешно противодействовали проникновению в среду подводников офицеров-политработников пассивным сопротивлением. Но с упадком рейха партийное влияние становилось всё более могущественным и догматичным. Это приводило в отчаяние ветеранов, офицеров и рядовой состав, разделяющий их настроения. Подводники время от времени жаловались мне на попытки курсанта поучать их в партийном духе. Их реакция на это была совершенно естественной: они доказывали свою верность долгу и героизм делами и поступками и не нуждались в партийных поучениях относительно того, как воевать и умирать.
Удалось бы мне или нет освободиться от курсанта, но я был полон решимости положить конец его назойливым поучениям. На общем собрании команды я указал главмеху, старпому и курсанту, что они ещё не приобрели достаточной квалификации, чтобы исполнять свои должности на борту подлодки. Я предупредил их, что они не смогут оставаться долго на своих постах, если не будут строго следовать моим распоряжениям, касающимся их подготовки к боевому походу. Кроме того, я так загрузил курсанта мелкими поручениями, что у него не оставалось времени произносить партийные речи.
Во вторую неделю декабря активность в порту драматически возросла, что свидетельствовало о подготовке нашего весеннего наступления на море. В десятидневный срок с Балтики прибыли пять обычных подлодок. Заполнились пустые казармы, активизировались ремонтные работы в сухом доке. Но прибывшие в порт суда не вносили ничего нового в наш боевой потенциал. Они ничем не отличались от нашей старушки «У-953». Словом, военные приготовления не обещали остановки нашего катастрофического падения в пропасть.
И тут забрезжил свет надежды на Западном фронте. Ранним утром 16 декабря наши армии предприняли мощное контрнаступление в Арденнах против англо-американских сил. Немецкие радиостанции сообщили о крупных успехах немецких войск, продвинувшихся в первые же часы далеко в глубь территории противника. Наконец началось давно обещанное крупное наступление. Мы опять двинулись на запад, и наши дивизии не остановятся до тех пор, пока последний солдат союзников не будет сброшен в море. Я слушал победные новости со смешанным чувством надежды, беспокойства и сдержанности. Хотя прорыв в Арденнах дал первоначальные впечатляющие результаты, он произошёл на достаточно узком фронте для глубокого проникновения наших войск на юг. Мои надежды увядали и росла тревога по мере того, как проходили дни и уже не приходили вести о наших успехах. Через, неделю после того, как мы были взбудоражены фанфарами и военными маршами, голоса, заверявшие нас в скорой победе, умолкли. Наступление замедлилось от холода и грязи, а затем было остановлено свежими дивизиями союзников, брошенных на ликвидацию нашего наступательного клина. В канун Рождества наши шансы на крупную победу пришли к нулю.
В канун Рождества в порту было торжественно и тихо – по крайней мере до полуночи. Я совершал вечерний обход комнат, беседуя со своими подводниками, раздавая им заверения, в которых они не нуждались. Каждый из них прикрыл свою душу прочным панцирем, чтобы защититься от превратностей распадавшегося мира. Я вернулся в свою комнату после того, как выпил со своими офицерами, унтер-офицерами и матросами изрядное количество налитков. Сварил себе кофе на горячей плите, погрузился в кресло и принялся читать. Комната была насыщена запахом хвои от ёлки, которую матросы установили в одном из углов. Это напомнило мне счастливые праздники Рождества в прошлом. Жилой комплекс затихал. Я постепенно заснул, видя во сне весёлую пирушку.
Через несколько часов после полуночи меня разбудил громкий стук в дверь. Стучал мой идейный курсант, который стоял на вахте;
– Герр обер-лейтенант, я видел, как один из матросов провёл через проход в заборе женщину и скрылся с ней в комнате.
Сообщение меня заинтересовало. Я отправился в дальний конец коридора, где находилась комната матросов. Стараясь не шуметь, открыл дверь. В комнате было темно и тихо. Включил свет, но обнаружил, что ребята подстраховались, вывернув лампочки.
– Сходите за фонариком, курсант.
– Слушаюсь, герр обер-лейтенант! – воскликнул он, сгорая от нетерпения,
Я остался у двери, прислушиваясь. Слышал только тихое размеренное дыхание спавших матросов. Жаль, что курсант вмешался в это дело и помешал мне спать. На этом этапе войны разве имело значение, где наши парни занимались любовью? Ведь каждому из нас отмерено не так много жить и любить. И всё же дисциплина должна соблюдаться.
Курсант вернулся с фонариком, и я направил луч света на первого спавшего матроса. Все в его кровати выглядело естественным. Следующий матрос проснулся от света и моргнул ресницами. Третья постель была подозрительно объёмной. Я приподнял краешек одеяла, и под ним показалось испуганное личико юной блондинки. Я осознал, как бестактно поступил, и опустил край одеяла, чувствуя себя виноватым. Затем в казарме зажёгся общий свет, и я обнаружил ещё двух девиц.
Я ограничился осмотром этой комнаты, рассчитывая, что обитатели других, услышав суматоху, постараются побыстрее освободиться от своих напарниц. В отношении же трёх «попавшихся» матросов мне пришлось решать старую коллизию между требованиями дисциплины и моими личными симпатиями к парням. Я отложил своё решение на время после праздников.
На второй день после Рождества задрожала земля и послышался глухой рокот в отдалении. Мне это было хорошо знакомо. Шла массированная бомбардировка города – в данном случае Гамбурга. Я взял бинокль большого увеличения и занял место на шоссе, проходившем неподалёку, по господствовавшей над местностью возвышенности.
На голубом небе не было ни облачка, воздух холоден и прозрачен. Гамбург освещало белое зимнее солнце. С моего места были видны солнечные блики на крыльях и фюзеляжах «летающих крепостей», подлетевших со стороны моря. Они плавно спускались с небес и пикировали на город. Самолёт за самолётом выплывали из отдалённой дымки. В просветах между сотнями бомбардировщиков и бесчисленных истребителей сопровождения подпрыгивали серые и чёрные комочки от разрывов зенитных снарядов. Я видел через окуляры бинокля, как на Гамбург сыплются бомбы, как вспыхивают на фоне голубого шёлка небосвода красные и жёлтые шары, как взрываются и кувыркаются в воздухе горящие самолёты, как наши «мессершмиты», подобно ястребам, бросаются на бомбардировщики, заполняя воздушное пространство обломками неприятельских летающих машин. Под моими ногами на расстоянии многих километров от боя дрожала земля. Тысячи ни в чём не повинных жителей Гамбурга, которые молились на Рождество, были заживо сожжены и обращены в пепел. Должно быть, мои родные погибли таким же образом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
