Огромность бедствия, постигшего город, становилась ощутимой и реальной при движении по этим пустынным улицам, мимо сотен мёртвых домов. Казалось, кладбищенский покой должен стоять над сожжённым городом, но это не было так: и на земле, и в небе чувствовалось молчаливое напряжение военной грозы. Над развалинами вспыхивали звёздочки разрывов зенитных снарядов, подвижным шатром шевелились лучи прожекторов, артиллерийские и бомбовые разрывы светились розовыми зарницами.
Сидевшие в автомобиле люди молчали. Даже Агриппина Петровна, всё время причитавшая и всхлипывавшая, примолкла.
Мостовской, приблизив лицо к стеклу, всматривался в тёмные контуры сожжённых строений.
— Вот, кажется, дом Шапошниковых,— сказал он, поворачиваясь к Софье Осиповне.
Но она не ответила, её тяжёлое тело грузно покачивалось при толчках автомобиля, голова опустилась на грудь. Софья Осиповна спала.
Вскоре автомобиль выехал на асфальтовое полотно, свободное от обломков, замелькали маленькие домики, окружённые деревьями, то и дело из темноты возникали фигуры красноармейцев, движущихся в сторону заводов. Семёнов свернул налево в одну из боковых улиц и объяснил Михаилу Сидоровичу:
— Вроде здесь свернуть надо. Угол срежем — и короче, и дорога удобней.
Они выехали на обширный пустырь, проехали через жиденькую рощицу, потом снова замелькали домики. Какой-то человек, отделившись от темноты, вышел на дорогу и замахал руками.
Семёнов, не сбавляя хода, проехал мимо него.
Михаил Сидорович сидел, полузакрыв глаза. Мысль о предстоящем свидании с Крымовым радовала его. Удивительная всё же будет эта встреча!
Потом Михаил Сидорович подумал о предстоящем разговоре с секретарём обкома: «Нужно по-деловому договориться обо всех возможных деталях работы. Не исключено, что немцы захватят город, часть города». Его решение остаться в Сталинграде, в подполье, непоколебимо. О, он ещё поучит молодых великому искусству конспирации, умению сохранять спокойствие, умению добиваться цели в любых условиях, перед лицом любой опасности. Удивительно всё же, что испытания и лишения последних дней словно омолодили его — он давно уж не помнил себя таким внутренне уверенным, бодрым, здоровым.
Потом он задремал: мирное и быстрое мелькание теней перед глазами, мягкий ход автомобиля успокаивали. Внезапно он открыл глаза, точно чья-то рука сильно встряхнула его. Но автомобиль по-прежнему ехал по дороге. Семёнов, видимо взволнованный чем-то, негромко сказал:
— Не слишком ли влево я взял?
— Может быть, спросить? — сказала Агриппина Петровна.— Я хоть и здешняя, и то дороги не знаю.
Где-то рядом у придорожной канавы громко и чётко стал стрелять пулемёт.
Семёнов, оглянувшись на Михаила Сидоровича, пробормотал:
— Вроде заехали.
Женщины, сидевшие на заднем сиденье, зашевелились, Агриппина Петровна закричала:
— Куда ты, чёрт, завёз, на самую передовую?
— Да какая там передовая,— сварливо ответил ей Семёнов.
— Надо обратно повернуть,— сказала Софья Осиповна.— А то ещё завезёте нас к немцам.
— Не назад, вправо надо сворачивать. Я слишком круто влево взял,— сказал Семёнов, всматриваясь в темноту и притормаживая машину.
— Назад поворачивай! — властно сказала Софья Осиповна.— Баба ты, а не фронтовой водитель.
— Вы не командуйте, товарищ военврач,— сказал Семёнов,— я машину веду, а не вы.
— Да вы уже не вмешивайтесь, пусть шофёр сам решает,— сказал Мостовской.
Семёнов свернул в боковую улочку, и снова замелькали заборы, серые стены домов, невысокие деревца.
— Ну как? — спросила Софья Осиповна.
Семёнов пожал плечами:
— Вроде так, но мостика не должно бы быть, или я запамятовал.
— Надо остановиться,— сказала Софья Осиповна.— Как только увидите кого-нибудь, затормозите и расспросите хорошенько.
Семёнов некоторое время вёл машину молча, потом с облегчением сказал:
— Правильно едем, узнаю район, свернём ещё разок вправо и к заводу выедем.
— Вот видите, беспокойная пассажирка,— наставительно сказал Мостовской.
Софья Осиповна сердито засопела и не ответила.
— Давайте, следовательно, так сделаем: сперва меня отвезут на завод, а потом уж вас к переправе,— предложил Мостовской.— Мне обязательно нужно секретаря обкома, а то он уедет с завода обратно в город.
Семёнов резко затормозил автомобиль.
— Что случилось? — вскрикнула Софья Осиповна.
— Сигналят остановиться, вон фонариком светят,— сказал Семёнов, указывая на людей, стоявших посреди дороги, один из них поднял красный карманный фонарь.
— Боже мой! — сказала Софья Осиповна.
Несколько человек с поблёскивающими автоматами окружили машину, и один из них с расстёгнутым на груди кителем, направив на помертвевшего Семёнова оружие, негромко и властно сказал:
— He, ruki werch! Sdawajsia!
Мгновение длилась ужасная, каменная тишина, та тишина, во время которой задержавшие дыхание люди осознали, что малые случайности, определившие эту поездку, вдруг превратились в непоправимый и ужасный рок, решивший всю их жизнь.
Вдруг заголосила Агриппина Петровна:
— Вы меня не трогайте, я в прислугах жила, я у него, вот у этого, за кусок хлеба в прислугах жила!
— Still, Schweinehünde! [24],— крикнул немец и замахнулся автоматом.
Через десять минут после энергичного и грубого обыска задержанных отвезли на командный пункт немецкого пехотного батальона, чьим боевым охранением была задержана заблудившаяся в сталинградских пригородах машина.
44
Новиков в Москве остановился у товарища по академии, полковника Иванова, служившего в оперативном управлении Генерального штаба.
Иванова он видел редко: тот работал дни и ночи, случалось, что по три-четыре дня не приходил домой, спал в своём служебном кабинете.
Семья Иванова находилась в эвакуации в Шадринске, на Урале.
Когда Иванов приезжал с работы, Новиков первым делом спрашивал его: «Что слышно?»,— а затем они вместе рассматривали карту, обсуждали невесёлые новости.
Когда Новиков узнал о массированном налёте немецкой авиации на Сталинград, погубившем многие тысячи мирных людей, и о прорыве к заводам немецких танков, им овладела мучительная тревога.
Он не спал всю ночь: то ему представлялись на берегу Волги чёрные немецкие гаубицы и самоходные орудия, ведущие огонь по пылающему городу, то он видел Евгению Николаевну, бегущую среди дыма и пламени. Ему хотелось броситься на Центральный аэродром и полететь на скоростном самолёте в Сталинград.
До рассвета Новиков не спал; он подходил к окну, шагал по комнате, подолгу стоял над картой, расстеленной на столе, пытался разгадать ход и судьбу начинающегося городского сражения.
Рано утром он позвонил по телефону Штруму. Он надеялся, что Штрум скажет: «Уж несколько дней, как Евгения Николаевна приехала со всей семьёй в Казань». Но телефон молчал, видимо, Штрум уехал.
В такие дни, как этот, особенно тяжело было бездеятельное ожидание, а Новиков не работал.
В Наркомате обороны, в Управлении командных кадров, куда он пришёл в день приезда в Москву, ему велели оставить номер своего телефона и ждать вызова. Время шло, а его не вызывали. Какое состоится решение, Новиков не представлял. Его фронтовой начальник Быков, не объясняя причин, по которым Новиков должен был выехать в Москву, вручил ему засургученный пакет с личным делом.
Новиков почувствовал, что в одиночестве и бездеятельности этот бесконечно длинный день он не в состоянии провести,— надел новый китель, начистил сапоги и отправился в Наркомат обороны.
Он долго прождал в прокуренном, многолюдном бюро пропусков, наслушался историй о превратностях майорских и подполковничьих судеб и, наконец, был вызван к окошечку, получил пропуск.
Принял его награждённый медалью «За боевые заслуги» капитан административной службы, тот, что в день приезда в Москву ставил штамп на командировочном предписании Новикову.
Капитан расспросил Новикова о том, как он устроился, и сочувственно сказал:
— Зря вы, однако, сегодня пришли, ничего для вас нет пока. По-моему, о вас ещё не докладывали начальнику Управления.
В комнату вошёл худощавый капитан и, поздоровавшись, подвинул флажок на школьной карте, висевшей меж окон.
Затем оба капитана обронили по словцу о положении под Сталинградом.
Капитан, сидевший за столом, посоветовал Новикову зайти к подполковнику Звездюхину, который будет докладывать его дело, подполковник может точнее сказать о сроках.
Капитан позвонил по телефону, подполковник оказался на месте, и капитан объяснил Новикову, как пройти к нему.
Подполковник Звездюхин, сутулый человек с бледным лицом, быстрым движением белых длинных пальцев перебрал картонки в картотеке и сказал:
