– Ладно, теперь я, – говорит четвертый. Придвигает к себе ноутбук, вводит данные. Получается у него намного быстрее. Затем отталкивает компьютер от себя, словно какую-то мерзость.
Третьим берется переводить деньги тот, который более других зол на Альберта Романовича. Он буквально зубами скрипит от бешенства, шлепая по кнопкам так сильно, будто хочет их разломать. Ноутбук выдерживает.
Наконец, настает очередь толстяка. Избитый, злой как чёрт, он придвигает технику и начинает вводить информацию. Потом бурчит под нос «Да подавись ты, сука» и отталкивает ноутбук. Всё. Дело сделано, только у меня рождается сомнение: не слишком ли мало денег мы запросили с каждого? Может, стоило значительно, скажем, вдвое увеличить сумму? Но самое главное в другом: почему они так быстро согласились? Потому ли, что для них пять миллионов долларов – мелочи, или просто убеждены, что деньги к ним сегодня же вернутся?
– Я не знаю, как вам удалось сюда попасть, хотя и догадываюсь, – говорит вдруг четвертый соучредитель, выразительно глядя на Альберта Романовича. – Но вот эти деньги, которые вы с нас взяли… вы правда думаете, что это так просто сойдет вам с рук? Вы что, не знаете, кто мы такие и что можем?
– Прекрасно осведомлен, – отвечаю я, вкладывая в голос максимум иронии. – Знаю, только мне на это глубоко наплевать. У нас по ваши души столько компромата, – его достаточно, чтобы разрушить ваши карьеры и втоптать в грязь репутацию. В интернет-облаке есть много видеозаписей, где вы насилуете молодых людей…
– Тебе конец, Алик, – скрепит зубами толстяк, но его угроза остается без наказания. Пусть собака лает, пока караван идёт.
– …И если вы хотя бы шаг сделаете в мою сторону или моих товарищей, все эти записи окажутся в открытом доступе. Так что, думаю, пять миллионов с каждого – небольшая плата за ваши преступления, – продолжаю я.
– Зачем вам столько денег? – с сарказмом интересуется четвертый. – Не похожи вы на простых шантажистов. Вы что, благородные пираты? Или Робин Гуды XXI века?
– Не ваше собачье дело, неуважаемый, – улыбаясь, отвечаю я.
– Зря вы, молодой человек, мне хамите. Вы очень скоро пожалеете об этом, – говорит четвертый соучредитель, и остальные кивают в согласии с ним.
Внезапно я краем глаза замечаю мелькнувшую за окном тень. В ту же секунду японцы как по команде дуэтом вскрикнули: «Ложись!» и бросились один ко мне, другой к Кеше. Повалили нас на пол, Альберт Романович тут же слетел с кресла, словно его тело сдуло мощным порывом ветра. Едва мы оказались на полу, большие окна – в зале их было ровно три – рассыпались осколками, и снаружи загрохотали выстрелы из автоматического оружия.
Глава 103
Грохот стоит невообразимый. Пули противно свистят и впиваются, словно огромные осы, во что попало: в стены, в мебель, в потолок. Они разлетаются веером во все стороны, разрывая и разрушая всё, что им попадается на пути. Я лежу на полу, закрыв голову руками, сжавшись, как мне кажется, в крошечный комочек, и ничего не вижу вокруг, поскольку плотно зажмурил глаза. Меня охватил животный страх, который заставляет зверей отчаянно сопротивляться угрозе. Как это делает, например, крошечная загнанная в угол мышка, когда на неё надвигается громадный кот. Только, в отличие от мышки, я даже не пытаюсь вскочить и удрать из пронизываемого пулями зала, поскольку чувство самосохранения буквально приказывает, истерично орёт мне в уши, пересиливая грохот пальбы: «Не шевелись!» Послушно следую этому приказу, да и куда бежать? Я совершенно потерялся в пространстве, позабыв, в каком направлении дверь.
Неожиданно кто-то хватает меня за рукав и сильно тянет. Открываю глаза и вижу Сэдэо: он лежит рядом, пистолет в его руке дымится. Значит, стрелял, но в кого? Когда? Почему я не слышал? А где моё оружие? Вот же оно, лежит прямо перед моим лицом. Обронил, когда спешно валился на пол.
– За мной! – кричит японец, но не слышу его толком, а скорее по губам читаю слова. Согласно кивая и, неуклюже схватив пистолет, словно бесполезный кусок металла, старательно ползу, переставляя локти и передвигая колени. Мне в тело впиваются осколки, куски лепнины и щепки, но терплю, понимая: нужно поскорее выбраться из этого кромешного ада, иначе тут и останусь. И чем дальше от окон, в которых, кажется, не осталось ни одного целого стекла, тем тише становится грохот выстрелов, и тем яснее начинает работать голова. Но пока ещё недостаточно для осознания происходящего вокруг.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мне вдруг начинает казаться, что я боец Красной Армии на передовой. Вокруг идёт бой, а я новобранец, потому не бегу за всеми в атаку, а просто пытаюсь выжить. Знаю, меня за это потом по головке не погладят, может даже отдадут за трусость под трибунал. Потому торжественно клянусь себе: в следующий раз обязательно пойду вперед, не брошу винтовку. Господи, да что я такое несу! Как же мне страшно!
Японец первым покидает зал, оказываясь в коридоре. Он буквально вытягивает меня за собой и прижимает голову к паркетному полу: мол, лежи, не высовывайся. Сам же, перезарядив пистолет – теперь я чуточку осмелел и уже могу смотреть по сторонам, не жмурясь от ужаса – забирается обратно в тот простреливаемый кошмар, который остался за дверью. Да и двери-то собственно, уже нет: дуршлаг какой-то с разодранными дырами. Начинаются они примерно от уровня пояса и криво ползут вверх, до потолка.
А те, кто напал, продолжают стрелять и стрелять. Так, словно патроны у них бесконечные и вообще: им наплевать, куда они палят. Этим парням интересен сам процесс, вот и стараются. Я, кажется, скоро оглохну от этого. Мозг уже буквально раскалывается изнутри, в ушах стоит какой-то тяжелый гул, и я пытаюсь его прогнать, мотая головой из стороны в сторону. Не особо-то и помогает. Но зато вижу, как возвращается Сэдэо. За ним выползает Кеша. Голова у нее белая, густо посыпанная чем-то. Кажется, это меловая крошка из расстрелянной лепнины. Глаза широко распахнуты, зрачки широченные, словно у кошки ночью.
Она видит меня и ползет навстречу. Ложится рядом. Сэдэо остается здесь, не возвращается. Вскоре за ним выбирается Альберт Романович. Неуклюжим тюленем он ползет из дверного проёма, но не останавливается рядом с нами, а устремляется дальше по коридору. Кажется, он вообще от страха перестал соображать, да ещё почему-то левая половина его тела густо залита кровью. Он ранен?!
Но ответ на вопрос я не знаю: последним из зала выползает Горо. Делает знак Сэдэо и остальным: «Уходим!», и наша компания, поднявшись, на корточках спешно убирается подальше от зала, который по-прежнему в центре боевых действий. Мы спешим, догоняем отчима Максим, хватаем его за шкирку и тянем за собой. Альберт Романович, наконец сообразив, что его спасёт, следует за нами.
Метров через двадцать поднимаемся на ноги и бежим вперед, но не в ту сторону, откуда пришли, в противоположную. Кажется, где-то здесь, если верить плану-схеме, есть лестница, ведущая в подвал. Она показывается за следующим поворотом. Тяжелая, металлическая. С замком, срабатывающим только если приложить к нему палец. Мы с Кешей подтаскиваем к прибору Альберта Романовича, который всё ещё пребывает в полнейшей прострации, и заставляем его ткнуть в сенсор указательным пальцем. К нашему удивлению, срабатывает. Щёлкает электронный замок, дверь отпирается, и мы вваливаемся внутрь. Последним заходит Горо – он прикрывал наш отход.
Дверь закрывается, и мы оказываемся перед лестницей, ведущей вниз. Автоматически включается освещение, и спешим туда, под землю, где уже практически не слышны выстрелы. И вот мы уже на самом низу, здесь небольшая комната с диваном и тремя креслами, даже бар есть. Выглядит, словно гостиная, если не думать, что вокруг бетонные стены. Правда, окрашены в приятный оливковый цвет. На полу ламинат, над головой натяжной потолок с встроенными светильниками.
– Что это за место? – спрашивает Кеша, вертя головой из стороны в сторону.
– Убежище, – отвечает Горо. – Я его на плане нашел. Вот и запомнил на всякий случай, как сюда добраться.
