Д'Артеза".
Два дня спустя после получения этого ответа Еве пришлось взять кормилицу: у нее пропало молоко. Когда-то она сотворила себе кумира из своего брата, и вот теперь он осквернил себя, злоупотребив своими самыми высокими дарованиями; короче, в ее глазах он упал в грязь. Это благородное создание не могло поступиться честностью, щепетильностью, всеми семейными святынями, взлелеянными у домашнего очага, еще столь непорочного, столь лучезарного в провинциальной глуши. Итак, Давид был прав в своем предвидении. Когда скорбь, наложившая свинцовые тени на ее нежное лицо, понудила Еву открыться мужу в с дну из тех светлых минут, в которые влюбленные супруги говорят по душе, Давид нашел слова утешения. Хотя он без слез не мог видеть прекрасную грудь жены, иссушенную горем, видеть эту мать, отчаявшуюся исполнить свой материнский долг, все же он старался ободрить ее, подав ей некоторую надежду.
- Полно, мое дитя, твой брат грешил от избытка воображения. Так естественно, что поэт жаждет нарядов из пурпура и лазури; его так страстно влечет к пиршествам! Этот птенец так доверчиво попадается на приманку роскоши, внешнего блеска, что бог простит его, если общество его и осудит!
- Но он нас губит!..- вскричала несчастная женщина.
- Нынче он нас губит, а тому несколько месяцев он нас спас, послав нам свой первый заработок!-отвечал добрый Давид, который понимал, что, как ни велико отчаянье жены, все же ее любовь к Люсьену скоро вернется.- Мерсье, пятьдесят лет назад, сказал в своих "Картинах Парижа", что литература, поэзия, искусство и наука, эти детища человеческого мозга, никогда не могли прокормить человека; а Люсьен, как поэт, не поверил опыту пяти веков. Посев, орошенный чернилами, дает всходы (если только он их дает!) лет десять, двенадцать спустя, и Люсьен принял плевелы за пшеницу. Однако он познал жизнь. Помимо того, что он обманулся в женщине, ему суждено было обмануться в свете и в мнимых друзьях. Познание далось ему дорогой ценою, вот и все. Наши деды говорили: "Береги честь смолоду..."
- Честь!..- вскричала бедная Ева.- Увы! Сколько бесчестного натворил Люсьен!.. Писать против совести! Нападать на своего лучшего друга!.. Жить на средства акт" рисы!.. Открыто показываться с ней! Пустить нас по миру!..
- Ну, это еще пустяки!..- вскричал Давид и умолк.
Он чуть было не обмолвился о подложных векселях своего шурина, но, к несчастью, Ева заметила его оговорку, и ею овладело смутное беспокойство.
- Пустяки?-отвечала она.- А откуда возьмем мы три тысячи франков, чтобы оплатить векселя?
- Прежде всего,- отвечал Давид,- Серизе возобновит договор на аренду типографии. В течение полугода пятнадцать процентов с заказов, предоставляемых ему Куэнте, принесли шестьсот франков дохода, да на городских заказах он заработал еще пятьсот франков.
- Если Куэнте узнают об этом, они, пожалуй, побоятся возобновить договор,- сказала Ева,- ведь Серизе - человек опасный.
- Э, пустое! - вскричал Сешар.- Еще несколько дней - и мы будем богачами! А раз Люсьен будет богат, мой ангел, он станет воплощенной добродетелью...
- Ах, Давид! Друг мой, друг мой, какое слово сказал ты! Стало быть, в тисках нужды Люсьен бессилен против зла? Ты о нем такого же мнения, как и господин д'Артез! Гениальность и бессилие несовместимы, а Люсьен слаб... Ангел, которого не должно искушать, какой же это ангел?..
- Надобно знать, что это натура прекрасная лишь в своей среде, в своей области, на своем небосводе. Люсьен не создан для борьбы, я избавлю его от необходимости бороться. Видишь ли, я так близок к цели, что могу посвятить тебя в свою работу.- Он извлек из кармана несколько листков белой бумаги размером in octavo l, торжествующе взмахнул ими и положил их на колени жены.- Стопа такой бумаги, формата "большой виноград", будет стоить не дороже пяти франков,- сказал он, передавая образцы Еве, которая рассматривала их с ребяческим удивлением.
- Ну, хорошо! А как же ты производил свои опыты?- спросила Ева.
- Я просто взял у Марион старое волосяное сито,- ответил Давид.
- И ты все же не удовлетворен? -спросила она.
- Вопрос не в способе производства, а в стоимости бумажной массы. Увы, дитя мое! Я лишь один из последних, вступивших на этот тернистый путь. Госпожа Массон еще в 1794 году пыталась переработать макулатуру в чистую бумагу, она добилась своего, но чего это ей стоило! В 1801 году маркиз Салсбери в Англии, а Сеген во Фран
1 В восьмую долю листа (лат.).
ции пробовали вырабатывать бумагу из соломы. Наш обыкновенный тростник arundo phragmitis послужил материалом для тех листов бумаги, которые ты держишь в руках. Но я хочу испробовать и крапиву и чертополох,- чтобы добиться дешевизны сырья, надо его искать среди растений, произрастающих на земле, непригодной для обработки, или на болотах: даровое сырье! Весь секрет в том, как обрабатывать стебли. Мой способ пока что еще недостаточно прост. Ну что же! Несмотря на все трудности, я хочу поставить французское бумажное производство в особое положение, подобное тому, какое занимает наша литература; я хочу добиться, чтобы производство бумаги стало исключительным правом нашей страны, как монополией Англии стали железо, каменный уголь, гончарные изделия. Я хочу стать Жаккаром бумажного производства.
Ева встала, онемев от восторга, восхищенная простотой Давида; она обняла его и прижала к своему сердцу, склонив голову ему на плечо.
- Ты вознаграждаешь меня, точно я уже сделал открытие,- сказал он.
Вместо ответа Ева обратила к нему прекрасное лицо, все в слезах, и несколько секунд не могла вымолвить ни слова.
- Я обнимаю не гения,- сказала она,- а утешителя! Славе падшей ты противопоставляешь славу восходящую, скорби, которую причинило мне падение брата, ты противопоставляешь величие мужа... Да, ты будешь велик, как Грендорж, Руве, ван Робе, как тот персианин, который открыл марену, как все те люди, о которых ты мне рассказывал и чьи имена остались безвестными, потому что, совершенствуя промышленность, они в тиши трудились на благо человечества.
- Чем они заняты в такой час?..- сказал Бонифас.
Куэнте-большой прохаживался вместе с Серизе по площади Мюрье, вглядываясь в освещенные окна, где на муслиновых занавесях вырисовывались тени Евы и ее мужа: Куэнте каждый вечер в полночь приходил к Серизе, на обязанности которого было следить за малейшим шагом его бывшего хозяина.
- Не иначе, как он показывает ей бумагу, которую изготовил утром,отвечал Серизе.
- Какое он применяет сырье? - спросил бумажный фабрикант.
- Ума не приложу,- отвечал Серизе.- Я пробил дыру в кровле, взобрался наверх и наблюдал всю ночь напролет,
как мой Простак варил какое-то месиво в медном чане; но, как я ни вглядывался в материалы, сваленные в углу, я заметил только, что сырье это напоминает кудель...
- Не заходите чересчур далеко,- вкрадчивым голосом сказал Бонифас Куэнте своему шпиону,- излишнее любопытство было бы нечестно!.. Госпожа Сешар предложит вам возобновить договор на аренду типографии, скажите ей, что вы-де сами желаете стать хозяином, предложите половину стоимости патента и оборудования и, если она на это согласится, сообщите мне. Во всяком случае, тяните канитель... ведь у них ни шиша? а?
- Ни шиша! -сказал Сериэе.
- Ни шиша,- повторил Куэнте-большой. "Они в моей власти",- сказал он про себя.
Торговый дом Метивье и торговый дом братьев Куэнте, помимо своих прямых занятий в качестве поставщиков бумаги и бумажных фабрикантов-типографов, подвизались и в качестве банкиров; впрочем, они и не помышляли платить за патент на право заниматься банковскими операциями. Государственная казна не изыскала еще средств контролировать коммерческие сделки и понуждать всех, кто тайно занимается банковскими операциями, брать патент банкира, который в Париже, например, стоит пятьсот франков. Но братья Куэнте и Метивье хотя и были, что называется, биржевыми зайцами, однако каждые три месяца пускали в оборот на биржах Парижа, Бордо и Ангулема несколько сот тысяч франков. Именно в этот вечер торговый дом братьев Куэнте получил из Парижа три векселя по тысяче франков, подделанных Люсьеном. Куэнте-большой тотчас же построил на этом долге чудовищное злоумышление, направленное, как будет видно, против терпеливого и бесхитростного изобретателя.
На другой день в семь часов утра Бонифас Куэнте прогуливался у запруды, питавшей его обширную писчебумажную фабрику и шумом своим заглушавшей голоса. Он ожидал тут молодого человека, лет двадцати девяти, по имени Пьер Пти-Кло, который вот уже шесть месяцев состоял стряпчим при суде первой инстанции в Ангулеме.
- Вы обучались в ангулемском лицее вместе с Давидом Сешаром, не так ли?-спросил Куэнте-большой, поздоровавшись с молодым стряпчим, который поспешил явиться на зов богатого фабриканта.
- Да, сударь,- отвечал Пти-Кло, стараясь шагать в ногу с Куэнте-большим.
- И вы, понятно, возобновили старое знакомство?
