тяжёлыми цепями и повлекли из зала суда. Тоуд кричал, молил, протестовал! Они, не слушая, протащили его через рыночную площадь, где собралось чуть ли не всё население города, которое всегда столь же решительно настроено против пойманного преступника, сколь снисходительно к тому, который только ещё разыскивается. Они швырялись в него глумливыми замечаниями, морковками и принятыми в городе ругательствами. Потом они повели его мимо школы, где невинные личики школьников осветились радостью, которую они всегда извлекают из беды, если в неё попадают взрослые, потом по отозвавшемуся гулким звуком подъёмному мосту, под нахмуренной аркой старого мрачного замка, чьи башни возвышались, словно парили в небесах, мимо дежурок, куда набилась сменившаяся с дежурства, скалившаяся на него солдатня, мимо часовых, которые при виде его презрительно кашляли, поскольку это единственное, как стоящий в карауле часовой имеет право выразить своё презрение и отвращение к преступнику, поднялись по истёртым от времени каменным ступеням винтовой лестницы, мимо тяжеловооружённых рыцарей в стальных латах и шлемах, бросавших на них устрашающие взгляды сквозь забрала, мимо придворных, которые держали на поводках огромных догов, и те когтили воздух лапами, пытаясь дотянуться до него, мимо древних стражников, которые, прислонив алебарды к стене, дремали над куском пирога и фляжкой тёмного эля. А его всё вели и вели – мимо камеры пыток, где выворачивают пальцы, мимо дыбы, мимо двери, которая выводила прямо к эшафоту, пока не пришли к входу в самый мрачный каземат, который находился в самой середине крепости. Они наконец остановились перед древним стражем, который перебирал пальцами связку здоровенных ключей.
– Гром и молния! – сказал полицейский сержант, снимая шлем и вытирая вспотевший лоб. – Шевелись, деревенщина, и прими от нас под охрану этого дикого зверя, эту жабу, особо опасного преступника непревзойдённой хитрости и энергии. Стереги и сохраняй его со всем возможным искусством и намотай на ус и на свою седую бороду: если что-нибудь с ним приключится, то твоя голова в ответе за его голову, чтоб вам обоим было пусто!
Старый тюремщик мрачно кивнул, положив свою увядшую руку на плечо мистера Тоуда. Ржавый ключ заскрипел, повернувшись в замке, огромная дверь защёлкнулась за ними, и Тоуд оказался заточённым в самом дальнем каземате, в крепкой крепости, другой такой не найдёшь, обыщи хоть вдоль и поперёк всю старую добрую Англию.
Глава седьмая
Свирель у порога зари
Крапивник насвистывал свою незатейливую песенку, спрятавшись в кустах, окаймлявших берег. Было уже десять часов вечера, но небо всё ещё хранило верность ушедшему дню, оно не хотело с ним расставаться, и с самого краешка возле горизонта никак не отпускало дневные лучи. Изматывающий жар летнего после полудня наконец разжал кулаки, свернулся клубком, укатился, подталкиваемый прохладными пальцами июльской ночи.
Крот лежал, растянувшись на бережке, тяжело дыша от ударов яростного дня, который был безоблачным от рассвета до заката, и ждал, когда его друг вернётся.
Он провёл несколько часов на реке с приятелями, давая возможность дядюшке Рэту завершить какое-то серьёзное, требующее много времени дело с дядюшкой Выдрой. Когда Крот вернулся, дом был пустой, тёмный и никаких признаков дядюшки Рэта не было. Он, по-видимому, задерживался у своего старого приятеля. Было ещё слишком жарко и душно, чтобы оставаться в помещении. Поэтому Крот растянулся на листьях конского щавеля и стал вспоминать события дня и размышлять, какими они все были примечательными.
Вскоре послышались лёгкие шаги дядюшки Рэта, который приближался, идя по выжженной солнцем траве.
– О, благословенная прохлада! – сказал он и уселся рядом, задумчиво глядя на реку, молчаливый и погружённый в какие-то свои мысли.
– Ты там поужинал? – спросил его через некоторое время Крот.
– Мне просто пришлось, – сказал дядюшка Рэт. – Они даже слышать не хотели, чтобы я ушёл без ужина. Ты ведь знаешь, как они всегда добры. И старались, чтобы мне было хорошо до самой той минуты, пока я не ушёл. Но я всё время чувствовал себя негодяем, потому что мне было ясно, как им тяжело, хотя они всячески пытались это скрыть. Крот, боюсь, что у них случилось несчастье. Маленького Портли опять нет, а ты знаешь, как отец к нему относится, хоть он и не любит на эту тему распространяться.
– Что, опять? – спросил Крот беззаботно. – Ну и что? Он постоянно удирает и теряется, а потом находится, он такой, он любит приключения. Все в округе его знают и любят так же, как и доброго Выдру. Вот увидишь, кто-нибудь из зверей на него наткнётся и приведёт его домой целёхоньким. Да мы и сами, помнишь, не раз его находили за несколько миль от дома, и он был весёленький и прекрасно себя чувствовал.
– Да. Но на этот раз всё гораздо серьёзнее, – сказал дядюшка Рэт мрачно. – Его уже несколько дней нет, и его домашние обшарили уже всё вдоль и поперёк и даже ни единого следочка не нашли. И каждого зверя опросили на несколько миль вокруг, и никто ничего про него не слыхал. Выдра, видимо, даже больше встревожен, чем хочет показать. Я из него выудил, что маленький Портли ещё не научился как следует плавать. Я понимаю, он думает о плотине. Там сильный водосброс, а малышу это место кажется очень привлекательным. Ну и бывают… ну, капканы там и другое, сам понимаешь. Выдра не такой отец, чтобы паниковать раньше времени, а сейчас он в отчаянии. Когда я уходил, он вышел меня проводить, сказал, что хочет подышать воздухом, размяться и всё такое. Но я понял, что не в этом дело, я выспросил его, всё из него вытряс в конце концов. Он сказал, что проведёт ночь возле брода. Ну, ты знаешь, то место, где раньше был брод, в давние времена, до того как построили мост.
– Хорошо знаю, – сказал Крот. – Но почему он решил ждать именно там?
– В том месте он начинал учить Портли плавать, – продолжал дядюшка Рэт. – С той гравийной насыпи, где мелко. И в том самом месте он его учил рыбачить, и малыш именно там поймал свою первую рыбку. Выдра говорит, Портли очень полюбил это местечко, и где бы он ни находился (где бы он ни находился, бедняжка!), вероятнее всего, что пойдёт через брод, который он так любит, и, может быть, решит там задержаться и поиграть. Выдра ходит туда каждую ночь и ждёт: а вдруг, ну просто – а вдруг.
Оба какое-то время помолчали, думая об одном и том же – о печальном одиноком звере, сгорбившемся
