— Нам нужно быть поближе к больнице из-за madame, — сказал я.
— Ну конечно, — сказал он. — Может быть, еще приедете как-нибудь вместе с маленьким.
— Если только найдется место.
— Весной тут у нас очень славно, приезжайте, вам понравится. Можно будет устроить маленького с няней в большой комнате, которая теперь заперта, а вы с madame займете свою прежнюю, с видом на озеро.
— Я вам напишу заранее, — сказал я. Мы уложились и уехали с первым поездом после обеда. Monsieur и madame Гуттинген проводили нас на станцию, и он довез наши вещи на санках по грязи. Они оба стояли у станции под дождем и махали нам на прощанье.
— Они очень славные, — сказала Кэтрин.
— Они были очень добры к нам.
В Монтре мы сели на лозаннский поезд. Из окна вагона нельзя было видеть горы в той стороне, где мы жили, потому что мешали облака. Поезд остановился в Веве, потом пошел дальше, и с одной стороны пути было озеро, а с другой — мокрые бурые поля, и голый лес, и мокрые домики. Мы приехали в Лозанну и остановились в небольшом отеле. Когда мы проезжали по улицам и потом свернули к отелю, все еще шел дождь. Портье с медными ключами на цепочке, продетой в петлицу, лифт, ковры на полу, белые умывальники со сверкающими приборами, металлическая кровать и большая комфортабельная спальня — все это после Гуттингенов показалось нам необычайной роскошью. Окна номера выходили в мокрый сад, обнесенный стеной с железной решеткой сверху. На другой стороне круто спускавшейся улицы был другой отель, с такой же стеной и решеткой. Я смотрел, как капли дождя падают в бассейн в саду.
Кэтрин зажгла все лампы и стала раскладывать вещи. Я заказал виски с содовой, лег на кровать и взял газету, которую купил на вокзале. Был март 1918 года, и немцы наступали во Франции. Я пил виски с содовой и читал, пока Кэтрин раскладывала вещи и возилась в комнате.
— Знаешь, милый, о чем мне придется подумать, — сказала она.
— О чем?
— О детских вещах. Обычно все уже запасаются детскими вещами к этому времени.
— Это ведь можно купить.
— Я знаю. Завтра же пойду покупать. Вот только узнаю, что нужно.
— Тебе следовало бы знать. Ведь ты же была сестрой.
— Да, но, знаешь ли, солдаты так редко обзаводились детьми в госпитале.
— А я?
Она запустила в меня подушкой и расплескала мое виски с содовой.
— Я сейчас закажу тебе другое, — сказала она. — Извини, пожалуйста.
— Там уже немного оставалось. Иди сюда, ко мне.
— Нет. Я хочу сделать так, чтобы эта комната стала на что-нибудь похожа.
— На что?
— На наш с тобой дом.
— Вывесь флаги Антанты.
— Заткнись, пожалуйста.
— А ну повтори еще раз.
— Заткнись.
— Ты так осторожно это говоришь, — сказал я, — как будто боишься обидеть кого-то.
— Ничего подобного.
— Ну, тогда иди сюда, ко мне.
— Ладно. — Она подошла и села на кровати. — Я знаю, что тебе теперь со мной неинтересно, милый. Я похожа на пивную бочку.
— Неправда. Ты красивая, и ты очень хорошая.
— Я просто уродина, на которой ты по неосторожности женился.
— Неправда. Ты становишься все красивее.
— Но я опять похудею, милый.
— Ты и теперь худая.
— Ты, должно быть, выпил.
— Только стакан виски с содовой.
— Сейчас принесут еще виски, — сказала она. — Может быть, сказать, чтоб нам и обед сюда подали?
— Очень бы хорошо.
— Тогда мы совсем не будем выходить сегодня, ладно? Просидим вечер дома.
— И поиграем, — сказал я.
— Я выпью вина, — сказала Кэтрин. — Ничего мне от этого не будет. Может быть, тут есть наше белое капри.
— Наверно, есть, — сказал я. — В таком отеле всегда бывают итальянские вина.
Кельнер постучал в дверь. Он принес виски в стакане со льдом и на том же подносе маленькую бутылку содовой.
— Спасибо, — сказал я. — Поставьте здесь. Будьте добры, принесите сюда обед на две персоны и две бутылки сухого белого капри во льду.
— Прикажете на первое — суп?
— Ты хочешь суп, Кэт?
— Да, пожалуйста.
— Один суп.
— Слушаю, сэр.
Он вышел и затворил двери. Я вернулся к газетам и к войне в газетах и медленно лил содовую в стакан со льдом и виски. Надо было сказать, чтобы не клали лед в виски. Принесли бы лед отдельно. Тогда можно определить, сколько в стакане виски, и оно не окажется вдруг слишком слабым от содовой. Надо будет купить бутылку виски и сказать, чтобы принесли только лед и содовую. Это лучше всего. Хорошее виски — приятная вещь. Одно из самых приятных явлений жизни.
— О чем ты думаешь, милый?
— О виски.
— А о чем именно?
— О том, какая славная вещь виски.
Кэтрин сделала гримасу.
— Ладно, — сказала она.
Мы прожили в этом отеле три недели. Там было недурно: ресторан обычно пустовал, и мы очень часто обедали у себя в номере. Мы гуляли по городу, и ездили трамваем в Уши, и гуляли над озером. Погода стояла совсем теплая, и было похоже на весну. Мы жалели, что уехали из своего шале в горах, но весенняя погода продолжалась всего несколько дней, и потом опять наступила холодная сырость переходного времени.
Кэтрин закупала все необходимое для ребенка. Я ходил в гимнастический зал боксировать для моциона. Обычно я ходил туда утром, пока Кэтрин еще лежала в постели. В мнимовесенние дни очень приятно было после бокса и душа пройтись по улице, вдыхая весенний воздух, зайти в кафе посидеть и посмотреть на людей, и прочесть газету, и выпить вермуту; а потом вернуться в отель и позавтракать с Кэтрин. Преподаватель бокса в гимнастическом зале носил усы, у него были очень точные и короткие движения, и он страшно пугался, когда станешь нападать на него. Но в гимнастическом зале было очень приятно. Там было много воздуха и света, и я трудился на совесть, прыгал через веревку, и тренировался в различных приемах бокса, и делал упражнения для мышц живота, лежа на полу в полосе солнечного света, падавшей из раскрытого окна, и порой пугал преподавателя, боксируя с ним. Сначала я не мог тренироваться перед длинным узким зеркалом, потому что так странно было видеть боксера с бородой. Но под конец меня это просто смешило. Я хотел сбрить бороду, как только начал заниматься боксом, но Кэтрин не позволила мне.
Иногда мы с Кэтрин ездили в экипаже по окрестностям. В хорошую погоду ездить было приятно, и мы нашли два славных местечка, куда можно было заехать пообедать. Кэтрин уже не могла много ходить, и я с удовольствием ездил с ней вместе по деревенским дорогам.
Если день был хороший, мы чудесно проводили время, и ни разу мы не провели время плохо. Мы знали, что ребенок уже совсем близко, и от этого у нас обоих было такое чувство, как будто что-то подгоняет нас и нельзя терять ни одного часа, который мы можем быть вместе.
Глава сорок первая
Как-то я проснулся около трех часов утра и услышал, что Кэтрин ворочается на постели.
— Тебе нездоровится, Кэт?
— У меня как будто схватки, милый.
— Регулярно?
— Нет, не совсем.
— Если пойдут регулярно, нужно ехать в больницу.
Мне очень хотелось спать, и я заснул. Вскоре я проснулся снова.
— Ты, может, позвонишь доктору, — сказала Кэтрин. — Может, это уже начинается.
Я подошел к телефону и позвонил доктору.
— Как часто повторяются схватки? — спросил он.
— Как часто, Кэт?
— Примерно каждые пятнадцать минут.
— Тогда поезжайте в больницу, — сказал доктор. — Я сейчас оденусь и тоже приеду туда.
Я повесил трубку и потом позвонил в привокзальный гараж, чтобы вызвать такси. Долгое время никто не подходил к телефону. Наконец я добился какого-то человека, который обещал сейчас же выслать машину. Кэтрин одевалась. В ее чемодане было уже сложено все необходимое для больницы и детские вещи. Мы вышли в коридор, и я позвонил лифтеру. Ответа не было. Я сошел вниз. Внизу никого не было, кроме ночного швейцара. Я сам поднялся в лифте наверх, внес в кабину чемодан Кэтрин, она вошла, и мы спустились вниз. Ночной швейцар открыл нам дверь, и мы сели на каменные тумбы у ступенек парадного крыльца и стали ждать такси. Ночь была ясная, и на небе были звезды. Кэтрин была очень возбуждена.
— Я так рада, что уже началось, — сказала она. — Теперь скоро все будет позади.
— Ты молодец.
— Я не боюсь. Только бы вот такси скорее приехало.
Мы услышали шум машины на улице и увидели свет от фар. Такси подъехало к крыльцу, и я помог Кэтрин сесть, а шофер поставил чемодан на переднее сиденье.
— В больницу, — сказал я.
Мы выехали на мостовую и стали подниматься в гору.
Когда мы подъехали к больнице, я взял чемодан, и мы вошли. Внизу за конторкой сидела женщина, которая записала в книгу имя и фамилию Кэтрин, возраст, адрес, сведения о родственниках и о религии. Кэтрин сказала, что у нее нет никакой религии, и женщина поставила против этого слова в книге черточку. Кэтрин сказала, что ее фамилия Генри.
