— Ты, похоже, потеряла не только зрение, но и слух! — резко ответил Геланор. — С самого начала улицы оглашались криками юношей, которые рвались в бой! Молодости свойственно стремиться к военной славе. Теперь, если Антимах сумеет убедить всех, что войну не остановить, он станет другом многим троянцам и всем без исключения грекам. Ему для этого не обязательно состоять с греками в сговоре: просто их интересы совпадают. А он, похоже, одержим страстью к войне.
— Но как только трупов прибавилось, у троянцев эта страсть поутихла, — покачала головой Эвадна.
— Верно, — кивнул Геланор. — Боюсь только, мне придется скоро сделать заявление, от которого она вспыхнет с новой силой.
Как мы его ни расспрашивали, он, естественно, отказался открыть нам, какое заявление намерен сделать. Я же испытала облегчение оттого, что он не обратил внимания на мои жалобы «Все ужасно!». Он решил, что я имею в виду только неудавшийся побег.
Но Эвадна мои слова не забыла. На обратном пути во дворец она задала мне вопрос, и я рассказала про ссору с Парисом.
LII
Наша малая война, между Парисом и мной, потонула в большой, которая продолжалась вокруг. Даже при всем желании у нас с Парисом не было бы возможности остаться наедине: дворец заполнили беженцы из городов-союзников, которые спасались от бесчинств греков. И каждая минута жизни зависела от войны, что, подобно гигантскому чудовищу, пожирала наши дни и ночи. Никто не обращал внимания, на каком этаже Парис спит, а если и обращал, то делал вывод: так требуется для размещения беженцев. В моей комнате поселились несколько фригийских царевен, а их младшие братья делили покои с Парисом.
Прибыл Эней со своей семьей, затем последовал угрожающий поток измученных и раненых людей из Лирнессы, которая находилась совсем рядом с родиной Андромахи. Они рассказывали о чудовищной резне. Говорили о внезапном нападении отряда воинов, которые называли себя какими-то «мир… мир…» — все затруднялись выговорить название. Они имели в виду мирмидонян, которыми предводительствовал Ахилл. Значит, он со своими людьми отправился в такую даль. Рассказывали о разграблении городов, об убийстве мирных жителей, о пожарах. Говорили, что мужчин убивают, кроме стариков, детей и увечных, а женщин уводят в плен как наложниц и рабынь. Ахилл окружил себя таким количеством наложниц, что похож на пастуха стада. Одна измученная беженка — ее израненные ступни смазывали бальзамом мои служанки — сказала, что если он намерен воспользоваться каждой из этих женщин, то прежде состарится и война закончится. Она вздрогнула при мысли, что могла бы попасть к нему в руки.
Другие рассказывали, что святилище Аполлона на острове Сминфос осквернено, что греки похитили дочь старого жреца Хриса, «как Аид — Персефону», добавил кто-то.
Мы тревожились: что сталось с царем Фив, отцом Андромахи? Что случилось с ним, с царицей и с их детьми?
Позже пришла весть: все убиты в один день. Всю семью Андромахи Ахилл уничтожил своими руками. Царь Ээтион был убит во внутреннем дворе дворца возле своего алтаря, где столько раз совершал жертвоприношения, и собственной кровью окропил священный алтарь. Семеро сыновей Ээтиона, братья Андромахи, которые мирно пасли стада коров и белых овец, оказали яростное сопротивление мирмидонянам, но полегли на лугах, смертельно раненные Ахиллом.
Я сразу отправилась во дворец Гектора, чтобы в эту минуту быть рядом с Андромахой. Когда я подошла, Гектор с мрачным лицом выходил из дворца. Он поблагодарил меня за то, что я пришла, сказал, что я нужна Андромахе, что они опасаются за ребенка. Он не мог задерживаться, потому что спешил на бастионы.
Андромаха лежала на кушетке и сама казалась неживой. Лицо серое, как необработанное дерево, широко открытые глаза остекленели. Я коснулась ее руки: она была холодна. Я укутала ее одеялами и приказала принести жаровню. Я терла ей ладони и звала по имени. Наконец очень медленно она обернула ко мне лицо, и его выражение было таково, что сердце у меня похолодело. В этом лице не осталось ни капли жизни, одна бесконечная скорбь.
— Елена! — прошептала она. — Я убита.
Я стала дышать на ее ладони, чтобы согреть, разжечь в ней огонек жизни.
— Нет, ты жива. — Я поцеловала ее холодный лоб. — И тебе ничего не угрожает: тебя защищают троянские стены и Гектор, твой муж.
— Теперь он мне не только муж, но и отец, и мать, и братья. Теперь, кроме него, у меня никого нет, — говорила она так тихо, что я наклонилась, чтобы расслышать.
— Скоро у тебя родится сын, — сказала я.
— У моего сына нет будущего. Даже если мне удастся доносить его, Ахилл заколет его. А потом воздаст ему посмертные почести, как положено. Ты знаешь, как он поступил с моим отцом? — Она приподнялась на локтях и смотрела перед собой расширенными глазами, как раненое животное. — Он устроил ему пышные похороны! — Из ее груди вырвался хриплый смех. — Он возвел большой погребальный костер, и на него положил отца в царских доспехах, и велел мирмидонянам насыпать большой курган, и даже… — она смеялась, как помешанная, задыхалась от смеха, — даже приказал посадить рощу вязов вокруг могилы и объявил это место священным. Так поступит этот почтительный воин и с Гектором, и с нашим сыном. Он убивает, а потом воздает почести убитому.
— Ахилл тоже смертен, — ответила я. — Смерть может настигнуть любого смертного случайно или в бою. Не будет же Ахилл убивать вечно. Я уверена, он никогда не войдет в Трою.
— Это всего лишь слова.
— Андромаха, ты так долго ждала этого ребенка. Мечтала о нем как о самом большом счастье! И если ты сейчас не одолеешь свою скорбь, считай, что Ахилл убил его — даже не приблизившись. Прошу, прими в себя силу своего отца и своих братьев: они завещали ее тебе. Будь мужественна, как все они, вместе взятые! Ты должна родить этого ребенка ради себя и ради Трои! — Я помолчала, не уверенная, слышит ли она меня. — Что, если именно ему предстоит отомстить за твою семью? Почему ты думаешь, будто он непременно погибнет от руки Ахилла? Может быть, наоборот!
Андромаха снова легла и закрыла глаза.
— Я буду думать о них, — шептала она. — Я обращусь к каждому и попрошу передать мне свое мужество. Нехорошо ему оставаться брошенным в лугах, как ненужный плащ. Спасибо, Елена, ты помогла мне понять, чего они хотят от меня.
Она слабо пожала мне руку.
Я велела ее служанкам сообщить мне о любом изменении ее состояния и, потрясенная, покинула дворец Гектора, быстрым шагом миновав общие залы, наполненные стенаниями и плачем. На улице кучки людей метались по улицам, как испуганные овцы, которые пытаются спастись от льва. Но в отличие от овец бежать им было некуда: со всех сторон высокие стены, и люди перебегали с одной улицы на другую, с одного конца города на другой.
Они кричали и требовали Приама, чтобы он показался. Пусть старый царь выйдет и поговорит с ними, иначе они назовут царем Гектора. Эти крики вынудили Приама выйти на крышу дворца, откуда он обычно обращался к народу. Я видела напряжение в его лице и глазах, напряжение слышалось и в его словах, которые он подбирал с трудом, словно прокладывал дорогу между ухабами.
Трое ничего не угрожает, заверил он. Мощь Трои подтверждается уже тем обстоятельством, что враг нападает не на нее, а на ее союзников и тем самым пытается ослабить ее.
— Тогда почему же Троя не придет на помощь своим друзьям? — громко спросил голос из толпы. — Разве дружба бывает односторонней? Дарданцы и адрастейцы должны страдать из-за Трои, а троянцы из-за них — нет?
Ропот родился, похоже, в рядах дарданских и адрастейских беженцев.
— Вы дали согласие сражаться на нашей стороне, — ответил Приам, возвысив голос. — И за вознаграждение.
— Мы не давали согласия на то, что наши дома будут разрушены. Мы согласились прислать своих солдат в Трою. Мы не предполагали, что вражеские солдаты сами придут к нам, будут грабить и убивать.
— Мы думали, враг нападет на Трою, а не на нас! — крикнул трясущийся старик.
— Так вы бы хотели, чтобы на нас напали! — неожиданно на крыше рядом с отцом появился Деифоб.
— Трою защищают высокие стены и башни! — ответили голоса из толпы. — Наши города не имеют такой защиты!
— Чем же вы недовольны? Теперь наши стены защищают и вас! — парировал Деифоб.
— Сын, ты взял слово вне очереди, — прервал Приам и положил крепкую руку на плечо Деифоба. — Ты говоришь только от своего имени, а не от имени царя и старейших граждан Трои.
Приам подошел к самому краю крыши, простер руки и заговорил в полную силу голоса:
— Мы скорбим вместе с вами, мы оплакиваем ваши потери. Мы тоже не ожидали, что все так обернется. Что мы можем сделать для вас?
— Скотину! Золота! — завопил один.
— Скотина не вернет мне мать! — закричал другой.
