П. Тодоровский: «Что касается актеров, то я всегда смотрю в глаза. У В. Высоцкого умный глаз, он думающий человек, и даже если на экране он ничего не делает, на него интересно смотреть. Он всегда настолько органичен и естественен, что режиссеру нужно просто направить его по нужному пути. Е. Жариков по своим возможностям ниже».
И. Неверов: «Я понимаю желание группы пригласить на роль Бенгальского В. Высоцкого, но в этом ансамбле он „выпадает из тележки“. Он настолько современен по актерской манере, что даже его имя сразу разрушает то, чем интересна картина. Кроме того, в Высоцком отсутствует героическое начало, у него усталый, грустный взгляд. Я думаю, что к этому актеру надо отнестись с раздумьем. В пробах Е. Жариков показан хуже…»
Козачков: «Я думаю, что не стоит сравнивать Е. Жарикова и В. Высоцкого. В Жарикове нет той пластичности, такого острого рисунка роли, как у Высоцкого. Не стоит забывать, что Высоцкий актер Любимовского театра. Неверова смутила современность Высоцкого, но это прекрасно. Достоверность эпохи в том, чтобы люди были живыми, чтобы идеи, которые волновали их, волновали бы и нас…»
С. Говорухин: «Мне кажется, что В. Высоцкий в роли Бенгальского интереснее, чем Е. Жариков, и фильм с его участием будет более популярным. Оператор, который будет снимать Высоцкого, берет на себя большую ответственность. Актер это сложный, и никому не удавалось хорошо его снять…»
Березинский: «Чрезвычайно интересен характер, созданный В. Высоцким на экране, и современность его заложена не в сценарии, а в Высоцком — человеке. Я думаю, что Высоцкий придаст фильму серьезность…»
Г. Юнгвальд-Хилькевич (режиссер фильма): «Я не согласен с мнением Неверова по поводу В. Высоцкого. Сценарий писался на него, и сам он принимал активное участие в его написании. Я не собираюсь снимать этнографический фильм о 1910 годе. Искусство этого периода бездумно, эклектично и пошло. Мы остановились на этом времени, потому что силуэт его необычен и не отыгран в кино…
Неверов говорил, что у Высоцкого усталый взгляд, но снимать просто красивого артиста я не хочу. Когда Высоцкий поет, любой попадает под его обаяние, потому что делает он это мастерски. Бенгальскому и невесело, потому что вся жизнь на острие ножа…»
Г. Збандут (директор киностудии): «Что касается В. Высоцкого, то я не знаю, лучший ли это вариант. Настоящего поиска главного героя не было. Я бы советовал до конца подготовительного периода искать актера. Может быть интересным фильм с участием Высоцкого, интересно было бы увидеть его в новом качестве. Но для этого надо, чтобы режиссер был убежден, что это именно тот человек, который ему нужен…»
В тот же день, 19 ноября, в Театре на Таганке показывали «Послушайте!». Высоцкий в нем не играл: во-первых, запретил Любимов, во-вторых, опять были нелады с голосом. В тот же вечер состоялся резкий разговор режиссера с артистом. Любимов бушевал: «Если ты не будешь нормально работать, я выгоню тебя из театра. Я лично пойду к Романову (министр кино) и добьюсь, что тебя и в кино перестанут приглашать. Ты доиграешься…»
Спустя несколько дней Высоцкий пришел на прием к профессору клиники имени Семашко. Тот внимательно обследовал артиста и нашел у него разрыв голосовых связок. Необходимо было делать операцию, а это означало на полгода уходить из профессии. Высоцкий на это пойти не мог. И 28 ноября отправился на «Мосфильм», чтобы провести последнюю сессию озвучания роли Рябого в «Хозяине тайги». Его партнерами в тот день были Золотухин и Пырьева. Работа длилась с 7.30 до 20.00. На этом работа Высоцкого над этой ролью была закончена. К слову, за роль Рябого он был удостоен гонорара в сумме 1519 рублей — на 19 рублей больше, чем за Бродского в «Интервенции (Золотухину за исполнение роли милиционера Сережкина обломилось на 11 рублей больше, чем у Высоцкого).
29 ноября Высоцкий отправился играть концерт, вместо того чтобы выйти в роли Маяковского в «Послушайте!». Когда об этом узнал Любимов, он чуть не задохнулся от гнева. Даже Золотухин этого не понял, выведя в своем дневнике лаконичную строку: «Это уже хамство со стороны друга». Вообще в те дни Золотухин старался избегать встреч с Высоцким. Единственное, на что его хватало, — сказать ему на бегу пару слов и побежать дальше. А ведь как они дружили совсем недавно, в том же Выезжем Логе.
Кстати, Высоцкого тогда избегали не только друзья — от него ушла и любимая женщина, жена Людмила Абрамова, которая уже знала о тайных встречах своего мужа с Влади. По ее словам:
«Давно это было — осенью 1968-го. Недели две или чуть больше прошло с того дня, когда с грехом пополам, собрав силы и вещи, я, наконец, ушла от Володи. Поступок был нужный и умный, и я это понимала. Но в голове стоял туман: ноги-то ушли, а душа там осталась…
Кроме всего прочего — еще и куда уходить? Как сказать родителям? Как сказать знакомым? Это же был ужас… Я не просто должна была им сказать, что буду жить одна, без мужа. Его уже все любили, он уже был Высоцким… Я должна была у всех его отнять. Но если бы я знала раньше все, я бы ушла раньше…»
2 декабря Высоцкий играл в «Жизни Галилея».
В тот же день Золотухин записал в дневнике слова, услышанные им от Любимова. Главреж Таганки изрек следующее: «Беда Высоцкого не в том, что он пьет. На него противно смотреть, когда он играет трезвый: у него рвется мысль, нет голоса. Искусства бесформенного нет, и если вы чему-нибудь и научились за 4 года, то благодаря жесткой требовательности моей, жесткой форме, в которой я приучаю вас работать. Он обалдел от славы, не выдержали мозги. От чего обалдел? Подумаешь, сочинил 5 хороших песен, ну и что? Солженицын ходит трезвый, спокойный; человек действительно испытывает трудности и, однако, работает. Пусть учится или что он а-ля Есенин, с чего он пьет? Затопчут под забор, пройдут мимо и забудут эти 5 песен, вот и вся хитрость. Жизнь — жестокая штука. Вот я уйду, и вы поймете, что вы потеряли…»
3 декабря Высоцкий вновь угодил в больницу. Причем доставил его туда родственник Павел Леонидов. Вот его собственный рассказ:
«Володя лежит на диване в доме, что наискосок от Киевского вокзала. В этой квартире не так давно умер Пырьев. У молодой его вдовы Лионеллы Пырьевой — Скирды, когда она открывала мне дверь, — пустое зазывное лицо.
Вова лежит с открытыми глазами, с безумными глазами, с остановившимися глазами. Он неподвижен. Дом набит пустой посудой. Лионелла Пырьева-Скирда стоит у него в ногах и монотонно говорит: «Володя, завтра съемка». Я ее тихо ненавижу. Володя пробыл у нее весь запой, а сейчас его надо везти в больницу в Люблино…»
