ее и она боялась опоздать.
Кто-то толкнул ее:
— Простите!
Кто-то задел мешком:
— Ишь раззевалась!
Кто-то, выпивший, выругался:
— А мы таких ППЖ…
Кто-то с сочувствием заметил:
— Замерзла небось, девонька! Нос-то потри…
Возле рынка толпился народ, но Тася смотрела налево, где был ее… ее бывший дом, и ее детство, и все далекое, довоенное.
Рядом с домом у палатки тоже стояли люди. Все — мужчины, все в потертых шинелях, телогрейках и полушубках. С костылями, палками, пустыми рукавами, все пили и говорили, спорили так, что пар стоял над палаткой. Видно, войну вспоминали, каждый — свое прошлое…
Не дойдя до палатки, Тася перешла на другую сторону улицы. На голых деревьях голодно кричали вороны. Хрустел снег на тротуаре. Тощая собака лениво облаяла Тасю и тут же ласково обнюхала ее сапоги, лизнула правый носок и вяло поплелась за ней, но прошла несколько метров и остановилась. Остановилась в растерянности и ожидании.
Тася не выдержала, вернулась назад к собаке, сняла с плеч сидор, стала развязывать его:
— Подожди, подожди! Сейчас!
Собака виляла хвостом и терлась о ее ноги.
— Сейчас, сейчас, — говорила Тася, доставая из сидора буханку. — На!
Она отломила от буханки кусок, прямо с краю, с корочкой, и сунула собаке.
Та, обалделая от счастья, схватила кусок, виляя хвостом и одновременно рыча, уронила его в снег, вновь, уже жадно, схватила и, поджав хвост, помчалась назад.
— Дурочка! — повторила Тася. — Ешь, ешь, никто у тебя не отберет…
И дом ее уже рядом. Спрятавшийся за большими красивыми домами — двухэтажный, деревянный, из почерневших от времени бревен. Бревна перекосились, и оба крыльца перекошены. Левое даже больше, чем правое, ее. Было ли так раньше? Может, и было.
«А если зайти, к Алешиным родителям зайти? — мелькнула мысль. Но она тут же отогнала ее: — Зачем? Нет, ни в коем случае…»
Напротив стоял такой же дом — двухэтажный, чернобревенчатый, с перекошенными стенами. Это…
Тася окончательно решила: нет, она не пойдет ни туда, ни сюда. Сейчас же — в военкомат!
Позади себя она услышала скрип, чье-то тяжелое дыхание и голос, странно знакомый и почти незнакомый:
— Тась, а Тась? Это ты?
Человек, безногий человек катил по тротуару на подшипниках, отталкиваясь деревяшками.
— А я там еще, у палатки, тебя заметил, да не решился…
— Коля!
Он был пьян, она сразу заметила это: даже на тележке покачивался и смотрел на нее снизу мутными глупыми глазами:
— Отвоевался вот… Под корень подрубили!
И опять глупо, удивительно глупо засмеялся.
Теперь они молчали, долго молчали. Тася не могла произнести пи слова, и Коля только смотрел на нее. Вытер пот со лба, провел рукавом по лицу — смотрел.
— Может, зайдем, а? Мать будет рада, — произнес наконец он. — А то…
— Конечно, обязательно зайдем! — вдруг сказала Тася. — И как тебе не стыдно так…
Странное это было сейчас слово — «зайдем». У двери она сняла его с тележки, обняла и пыталась поднять, а он отбивался, говорил: «Сам, сам!», а она продолжала тащить его на второй этаж, положила там, бросилась вниз за тележкой и опять наверх. Казалось, вот-вот у нее сердце лопнет…
— Я буду любить тебя, нянчить, на руках носить, родной мой, родной! — шептала она ему в первый вечер. — Только не надо так! Ничего страшного! Ну, ноги… Разве в ногах дело…
— Ага, — бодро отвечал он. — Тась, а деньги у тебя есть? Сбегай, купи, а-а? Ну, что тебе стоит! Ради встречи нашей. А-а?
Она побежала. И в этот вечер, и потом, еще много раз бегала:
— Пей, только дома пей, умоляю! И не так много! Ладно? Вот и я с тобой… Только не ходи туда, в забегаловку эту!..
Тася готова была выпить сама больше, чем могла, лишь бы меньше досталось ему.
В другой раз:
— Ты же не любишь меня, Коленька, не любишь! Я вижу, понимаю…
— Откуда ты знаешь, что не люблю? A-а? Ты лучше, чем рассуждать, налила бы. Ведь я видел: оставила! А-а? По маленькой. Хочешь, давай вместе!
Тася выдержала месяц и еще пять дней.
Когда она уходила, Елена Николаевна, мать Коли, говорила:
— Что же теперь делать-то, Тасенька? Хоть в дом его какой определить инвалидный, хоть куда! Сил моих больше нету!
Елена Николаевна выглядела совершенно беспомощно, растерянно.
— Я постараюсь, — пообещала Тася.
Через день она принесла Елене Николаевне направление:
— Вот, там ему будет хорошо. И работать будет. А я…
По радио передавали о митинге женщин-матерей и жен фронтовиков в Колонном зале.
А Тася уходила. Даже не попрощавшись с Колей, уходила.
7
В октябре и ноябре в сообщениях Совинформбюро не раз упоминались знакомый всем Гомель и малознакомая Речица.
«…В районе южнее и севернее Гомеля наши войска прорвали оборону противника, форсировали реку Сож и, продвинувшись вперед на несколько километров, ведут бои непосредственно перед Гомелем. На остальных участках фронта — усиленная разведка и артиллерийско-минометная перестрелка.
В течение 12 октября наши войска на всех фронтах подбили и уничтожили 127 немецких танков. В воздушных боях и огнем зенитной артиллерии сбито 90 самолетов противника…»
Это — из оперативной сводки за 13 октября 1943 года.
«…Южнее и юго-западнее Речицы наши войска, сломив сопротивление противника, овладели сильно укрепленными пунктами его обороны Красноселье, Храбрый, Ровное, Коростень, Подмостье, Демехи, Молчаны, Капоровка, Будка, Андреевка, Романовка, Осиновка, Удалевка, Тихановка и железнодорожной станцией Демехи, прервав таким образом сообщение по железной и шоссейной дорогам Гомель — Калинковичи…»
Это — из оперативной сводки за 15 ноября 1943 года.
Тася не слушала сводок. Некогда было. И — сводки передаются для тех, кто в тылу. Но Гомель и Речица… Она шла по этим местам тогда… И вот сейчас вновь они — обратный путь.
Когда-то она попадала уже в тот же лес. Сейчас узнавала знакомый ручеек, и овражек, и балку, и дерево, на котором сохранилась пометка, ее пометка — гвоздем. Не узнавались многие деревни, но она хотела их узнать и находила что-то знакомое. Кажется, вот тут она была, а здесь ночевала, а здесь…
Снег запорошил знакомое и незнакомое, а год — целый год жизни — сделал свое дело. Обвалилось то, что сгорело при ней. Сгорело то, что было при ней цело. Бомбы и снаряды порушили дороги и деревенские улицы, изменили леса и овраги, и все равно она угадывала знакомое. И в незнакомом видела знакомое: это место она тогда обошла, здесь убежала — ей встретились немцы, в эту рощицу не решилась идти — казалось, там кто-то есть: и земля перерыта траншеями, и кустарник подозрительно
