Бесспорно, внешняя политика СССР имела серьезную идеологическую начинку. Но какую? Молчаливо подразумевается, что речь идет о марксистско?ленинских догмах. Между тем идеологическая палитра советской политики была более сложной, более пестрой.
Вера в историческую миссию коммунизма, безусловно, служила внутренним резоном и легитимизирующим фактором советской политики, ее оптимистическим и динамическим нервом («История на нашей стороне, ее силы работают на нас, мы непобедимы!».) Прежде всего она определяла ее наступательный характер и нацеленность на отрыв все новых стран от капиталистического мира. Это включало и себя и определенный мировоззренчески?романтический элемент представление о долге поддерживать борьбу всех народов за освобождение (правда, со временем отступавший все дальше на задний план). В этом же направлении толкали нас связи с компартиями к близость к левым движениям.
Но стержнем идеологической концепции в целом были и оставались положение о Советском Союзе как главной силе революционных преобразований и вытекавшая из него максима: то, что хорошо для СССР, хорошо и для революционного процесса. Так что вся эта эмоционально? идеологическая пирамида на деле оборачивалась нацеленностью СССР на продвижение границ своего влияния и доминирования, то есть великодержавными, а впоследствии и супердержавными мотивами. Иначе говоря, коммунистические установки в действительности практически трансформировались в великодержавные позиции .
Вот почему рядом с первичными, «корневыми» идеологическими соображениями неизменно работали прагматические мотивы, причем они, как правило, и доминировали. Верховенство великодержавных интересов подтверждается и тем, что неуклонно теряли прежний императивный характер, ослабевали или даже угасали такие принципы, как солидарность с освободительными движениями, с компартиями и т. д.
Нельзя не заметить, что наш идеологический стереотип менялся. Вплоть до XX съезда КПСС таких людей, как Насер, Неру, называли в нашей прессе «предателями», «агентами империалистической буржуазии» и т. д. и т. п. Сказывались привычные идеологические клише, наложение старых чертежей Коминтерна на совершенно новый период. Проявлялось здесь и откровенное незнание процессов, происходивших на Востоке. Между тем военные и послевоенные годы возвели Советский Союз в ранг сверхдержавы. Глобальные интересы побуждали его реально «заняться Востоком», а значит, иметь дело с его лидерами. Но идти к ним с привычными проклятиями в адрес национализма означало бы биться лбом в наглухо закрытую дверь. Именно эти обстоятельства подталкивали к усовершенствованию идеологического подхода. И Советский Союз не только отказался от прежних анафем, но и отношения с этими лидерами предпочел связям с компартиями.
Разумеется, и в 60?е, и в 70?е годы идеологические мотивы, окрашенные ностальгическими мировоззренческими эмоциями, не игнорировались. Но в каждом или почти в каждом конкретном случае решающими неизменно оказывались сверхдержавные политические и военно?стратегические интересы. Так, КПСС упорно рекомендовала арабским компартиям перейти к сотрудничеству с существующими в их странах режимами. Это отвечало нашему курсу, усиливая заинтересованность арабских лидеров в развитии хороших отношений с СССР (в руках которого, считалось, находился такой инструмент, как компартии), и страховало от конфликтов с ними из?за коммунистов. Компартии, за исключением суданской, последовали советским рекомендациям (ими, конечно, двигали и собственные мотивы), что в ряде случаев обрекло их на роль «попутчиков» диктаторских или авторитарных режимов. А когда компартия Судана вместе со своими союзниками предприняла попытку переворота, Москва фактически от нее отмежевалась.
Наконец, надо иметь в виду и то, что обычно игнорируют: роль традиционного, марксистско?ленинского фактора во внешней политике СССР неуклонно размывалась. Идеологическая близость, общий в этом смысле «корень» все более представляли ценность не сами по себе, а скорее как залог и символ политической солидарности и послушания. Показателем этого может послужить и наша реакция на антикоммунистические акции.
Репрессии против коммунистов в насеровском Египте (где, собственно, компартии?то не было) в 1960 году и в касемовском Ираке в 1968 году вызвали в Москве бурную публичную реакцию и (по нашей инициативе) временное охлаждение в отношениях. Но уже в 1977 году в Ираке и в 1978 году в Иране все было иначе. Хусейн казнил десятки коммунистов. Но на советских отношениях с ним это заметным образом не отразилось (если не считать прекращения носивших формальный характер связей КПСС с иракской БААС). Более того, в политической, экономической и военной областях они продолжали крепнуть.
В конце 70?х годов в Иране на Народную партию (компартию) развязали настоящую охоту, сопровождавшуюся шквалом антисоветской пропаганды. А СССР предпринимал упорные усилия, чтобы наладить с ним отношения, делал заманчивые предложения, в том числе и экономические. Любые поползновения продемонстрировать солидарность КПСС с иранскими коммунистами решительно пресекались. Предложения нашего отдела выступить с протестом от имени ЦК КПСС были отвергнуты, а попытки пропустить в печать сообщения о репрессиях из иностранных источников наталкивались на неизменный отказ. Не было принято, правда после некоторых колебаний, и предложение отреагировать на антикоммунистические выпады Каддафи, провозгласившего, что этап борьбы с капиталистическим Западом «ушел в прошлое» и в будущем «борьба будет идти с коммунизмом». Подготовленная тогда, с согласия руководства, едкая статья не вышла в свет.
Известны близкие отношения Советского Союза с Южным Йеменом. Без идеологической тональности не обошлось и здесь, тем более что южные йеменцы в своих левых, социалистических наклонностях были искреннее многих в арабском мире. Но и тут преобладающими оказались государственные, прежде всего стратегические, расчеты: возможность создания для флота опорного пункта. Переговоры об этом с президентом Южного Йемена А. Н. Мухаммедом начальник Главного морского штаба адмирал флота Н.И. Смирнов вел в моем присутствии в марте 1983 года. Правда, финансовые соображения заставили отложить на следующую пятилетку реализацию проекта.
Словом, во всех или почти во всех случаях идеологические мотивы, как и рекомендации компартиям и другим близким организациям, были подчинены советской государственной политике. Кстати, в адресованном президенту США меморандуме Национального совета безопасности «Об Африканском Роге» от 1 апреля 1977 г., где анализируются политика и интересы СССР в этом регионе, об идеологии даже не упоминается. Зато пространно говорится о геостратегических факторах. То же относится к развернутому документу госдепартамента, посвященному Ирану и составленному примерно в это же время – 2 февраля.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
