Он миновал тот противоречивый период, когда человек незаметно и в то же время явно переходит от молодости к зрелости, и теперь вид тридцатидевятилетнего Гая Эмилия смутил и озадачил Ливию. Это был он и не он – на нее смотрели его глаза, и в то же время во всех чертах появилось что-то незнакомое, будто он надел, хотя и похожую на прежнюю, но все же другую маску. И тут ей пришло в голову, что Гай, наверное, тоже видит ее изменившейся и постаревшей, но при этом в выражении его лица нет замешательства и испуга.
– Ты по-прежнему здесь? – промолвила Ливия, пытаясь скрасить первые, неловкие минуты их встречи.
– Да, здесь. Жду тебя. – Он не рисовался, говорил совершенно серьезно и – так, будто они простились совсем недавно. Он вовсе не казался удивленным, и в этом было что-то странное.
– Мы можем поговорить?
– Конечно. Сейчас я отпущу учеников на обед, а ты… посидишь со мной.
Гай удалился легким шагом и вскоре вернулся. Мимо прошло несколько хорошо одетых юношей. Они с любопытством посмотрели на Ливию.
Гай повел женщину в обход ограды, и они сели на плоский камень. Отсюда были видны группы белых домиков с садами, тянувшиеся вдоль извилистой улицы, и сложный узор зелени, образованный массой виноградников, оливковых деревьев и сосен.
Гай поставил на колени плетеную корзинку, в которой были сыр, испеченные на железных листах пирожки с творогом, какие любили готовить греческие женщины, и кисть винограда. Он предложил Ливий разделить с ним трапезу, но она отказалась: ей было неприятно сознавать, что эту еду собирала и готовила для Гая его жена.
– В твоей жизни что-нибудь изменилось? – спросила она.
– Как видишь, нет, – сказал Гай и протянул ей виноград.
– Ты по-прежнему женат?
– Да.
– У тебя есть дети?
– Нет.
Его улыбка показалась Ливий приклеенной, неживой.
– И ты доволен своей жизнью?
– Доволен ли я? – переспросил Гай. – Знаешь, в последние годы я вообще не слишком много думаю о жизни – чтобы не пропало желание жить. И я перестал замечать время, вспоминаю о нем лишь тогда, когда случайно встречаю своих повзрослевших учеников. Ты-то, наверное, живешь иначе. Расскажи о себе.
Гай взял Ливию за руку, и в то же самое время его взгляд особым образом задел ее душу.
– Что говорить? – с нарочитой небрежность произнесла она. – Моя жизнь – это моя семья. Луций избран в сенат, отец теперь живет с нами, Асконии уже тринадцать лет – она тоже приехала в Афины. Еще у меня есть сын, ему недавно исполнилось восемь.
Потом немного рассказала о событиях в Риме. Гай молча слушал, и Ливия не могла понять, интересует его это или нет. А после, собравшись с духом, изложила цель своего приезда. Когда она закончила, Гай сказал:
– Зная тебя, я мог предположить, что ты обратишься ко мне с необычной просьбой, но никак не думал, что ты станешь просить о невозможном. Ты хочешь, чтобы я, пусть формально, усыновил совершенно чужого для меня юношу, которого никогда не видел, дал ему свое имя…
– Ты его увидишь, – спокойно произнесла Ливия, – но сначала прочти вот это. – И протянула папирус.
Гай нехотя взял и принялся медленно читать. Ливия сидела, не шелохнувшись, и ждала. Было очень тепло, по лицу и рукам блуждали зеленоватые тени, и рядом находился мужчина, который некогда был так любим ею и который ей больше не принадлежал. Ливия старалась не думать о своих чувствах. Пусть все остается как есть: тени и солнце, тепло и ветер и по-прежнему красивые, только чуть более суровые черты лица Гая, и это серьезное выражение глаз и… О нет!
Он поднял голову, оторвавшись от текста, и посмотрел на нее. Ливия с трудом совладала с собой.
– Чем я могу помочь человеку, который пишет такие стихи?
– Ты думаешь, он талантлив, да? – подхватила Ливия.
– Тут не над чем задумываться: просто читаешь и чувствуешь – это прекрасно!
– Имя, Гай, повторяю, ему нужно имя. И еще – образование в такой школе. Он не будет бродячим философом и поэтом, он будет…
Она замолчала, умоляюще глядя на него.
– Почему ты решила обратиться ко мне, бедному ритору? Ты живешь в Риме, вращаешься в сенаторских кругах…
– Не иронизируй, Гай! Я обратилась к тебе потому, что ты – это ты. И еще… – Она замялась. – Мне кажется, если б ты имел сына, он был бы именно таким… как Карион. В нем есть какое-то неуловимое сходство с тобой… Не беспокойся, он не станет добиваться наследства!
– О чем ты говоришь! – с досадой промолвил Гай и надолго замолчал.
Женщина знала: он думает о чем угодно, но только не о том, что не имеет денег и почти никакого имущества.
– Приходи ко мне завтра, – сказала она, – я приглашаю тебя на обед. Вместе с твоей женой.
Гай покачал головой:
– Это невозможно. Клеоника сразу поймет, что между нами что-то было.
– Было? – медленно повторила Ливия.
– И есть, – добавил он, заметив ее взгляд. Женщина сделала паузу:
– Тогда приходи один.
– Хорошо, – согласился Гай и поднялся с места. Ливия тоже встала. Он положил руки ей на плечи, но женщина отстранилась и промолвила с неожиданным упрямством:
– Я должна сказать, Гай: я заранее решила, что не стану с тобой спать.
– Конечно, – ничуть не удивившись, промолвил он с интонацией и взглядом, которых она не поняла.
Потом спросил:
– Тебя проводить?
– Нет. Меня ждут рабыни. Иди к ученикам. Так ты придешь завтра?
Он улыбнулся:
– Приду. Скажи, как тебя найти.
…Остаток дня Ливия посвятила размышлениям о том, какие блюда приготовить к завтрашнему обеду. В конце концов она решила подать морскую рыбу под соусом, устрицы, соленые маслины и белое вино. На десерт – печеные каштаны и миндаль в меду.
Ливия велела поставить стол и ложа в саду, под образованной сплетением ветвей естественной крышей: ей казалось, в такой обстановке обедающие должны были чувствовать себя легко и непринужденно.
Согласно правилам вежливости, Гай Эмилий явился чуть раньше назначенного времени. Ливия удивилась: он пришел в тоге и выглядел и держался как настоящий римлянин. Согласно греческим обычаям, хозяева и гость омыли руки и сняли обувь, но венков не надели и возлияний совершать не стали. Поначалу разговор не клеился. Аскония молчала, как и было положено младшей по возрасту, да к тому же девочке, Карион не привык присутствовать на таких обедах и смущался, а Ливию отвлекали обязанности хозяйки. Больше всех говорил Гай Эмилий. Рассказывал о школе, о жизни в Афинах, о храмах, о людях и о богах… А в середине их скромного пира встал и прочитал отрывок из «Одиссеи»:
…великая сердцу утехаВидеть, как целой страной обладает веселье; как всюдуСладко пируют в домах, песнопевцам внимая; как гостиРядом по чину сидят за столами, и хлебом и мясомПышно покрытыми; как из кратер животворный напитокЛьет виночерпий в кубках его опененных разносит.Думаю я, что для сердца ничто быть утешней не может.[35]
Он сам предложил Кариону прогуляться по саду, а вернувшись, незаметно кивнул Ливий. Под каким-то предлогом она позвала его в дом, и Гай задумчиво произнес, глядя в окно на расстилавшийся в полуденной тишине сад:
