Зала, или, скорее, маленькая тесная комната, была разделена перегородками на небольшие клетки, подобно общей зале в какой-нибудь дешевой харчевне. Грязный пол, как видно, давно уже не знал ни щетки, ни ковра, ни простой дорожки, а потолок совершенно почернел от копоти керосиновой лампы, освещавшей комнату по вечерам. Серый пепел на столах и окурки сигар, в изобилии разбросанные возле пыльной каминной решетки, вполне объясняли причину невыносимого запаха табака, наполнявшего комнату, а пустые стаканы и размокшие куски лимона на столах вместе с пивными кружками под столами свидетельствовали о возлияниях, которым с утра до ночи предавались временные постояльцы мистера Соломона Джейкобса. Тусклое зеркало над камином было вдвое уже каминной доски, зато ржавая решетка была, наоборот, вдвое шире самого камина.
Когда мистер Габриэл Парсонс осмотрел эту приятную комнату, внимание его, естественно, привлекли находившиеся в ней люди. В одной из клетушек двое мужчин играли в криббедж очень грязными картами, собранными из разных колод, с синими, зелеными и красными рубашками. Доску для игры давно уже смастерил какой-то изобретательный постоялец, перочинным ножом и вилкой о двух зубьях просверлив в столе необходимое число дырок для втыкания деревянных гвоздиков. В другой клетушке упитанный жизнерадостный субъект лет сорока ел обед, доставленный ему в корзинке не менее бодрою супругой; в третьей молодой человек благородной наружности вполголоса горячо объяснял что-то молодой женщине, лицо которой было скрыто густой вуалью и которая, как решил мистер Габриэл Парсонс, была, очевидно, женою должника. Еще один молодой человек, с вульгарными манерами и одетый по последней моде, заложив руки в карманы, прохаживался из угла в угол с зажженной сигарой во рту, то и дело пуская густые клубы дыма и по временам с очевидным удовольствием прикладываясь к большой кружке, содержимое которой подогревалось на огне.
— Еще четыре пенса, черт возьми! — воскликнул один из игроков в криббедж, раскуривая трубку и обращаясь к своему противнику. — Похоже на то, будто вы спрятали свое счастье в перечницу и высыпаете его оттуда по мере надобности.
— Недурно сказано, — отвечал другой, лошадиный барышник из Излингтона.
— Вот именно, черт побери! — вмешался жизнерадостный субъект, окончив тем временем свой обед и в поистине завидном супружеском согласии потягивая горячий грог из одного стакана с женою. Верная подруга его жизни принесла внушительное количество антитрезвенной жидкости в большой плоской глиняной бутыли, формой своею напоминавшей кувшин вместимостью в полгаллона, которому сделали удачный прокол от водянки. — Вы славный малый, мистер Уокер. Не желаете ли погрузить сюда свой клюв?
— Благодарю сэр, — отвечал мистер Уокер, выходя из своей клетушки и направляясь в соседнюю, чтобы принять предложенный стакан. — Ваше здоровье, сэр, и здоровье вашей славной женушки. За ваше здоровье, джентльмены, желаю вам удачи. Однако, мистер Уиллис, — продолжал веселый арестант, обращаясь к молодому человеку с сигарой, — вы сегодня что-то не в духе, так сказать — нос на квинту. Что с вами, сэр? Не унывайте.
— О! У меня все в порядке, — отвечал курильщик. — Завтра меня возьмут на поруки.
— В самом деле? Хотел бы я то же самое сказать о себе. Я ведь окончательно пошел ко дну — в точности как «Ройял Джордж»{48}, — скорее из него всю воду вычерпают, чем меня отсюда вызволят. Ха-ха-ха!
— Посмотрите на меня, — произнес молодой человек очень громким голосом и остановился среди комнаты. — Как вы думаете, почему я проторчал здесь два дня?
— Скорей всего потому, что не могли отсюда выйти — отвечал мистер Уокер, подмигивая честной компании. — Не то чтобы вы были обязаны здесь оставаться, а просто вам иначе никак невозможно. Никакого принуждения, а так, знаете, должны — и все.
— Ну, разве он не славный малый? — с восхищением обратился к своей жене субъект, предлагавший Уокеру стакан грога.
— А то как же! — отвечала почтенная леди, совершенно очарованная этими блестками остроумия.
— Мое дело совершенно особого рода, — нахмурилась жертва острословия Уокера, бросив в огонь окурок сигары и сопровождая свою речь равномерными ударами пивной кружки по столу. — Отец мой — человек весьма состоятельный, а я — его сын…
— Да, это весьма странное обстоятельство, — игриво заметил мистер Уокер.
— Я его сын и получил прекрасное образование. Я никому ничего не должен — ни единого фартинга, но, видите ли, меня уговорили поручиться за друга на значительную сумму, я бы даже сказал — на весьма значительную сумму, которую мне, однако, не возместили. И каковы же были последствия?
— Что ж, надо полагать, что его векселя пошли бродить по белу свету, а вы угодили под замок. Арест был наложен не на акцепты, а на вас.
— Именно так, — отвечал юный джентльмен, получивший прекрасное образование, — именно так. И вот я здесь, сижу взаперти из-за каких-то тысячи двухсот фунтов.
— Почему же вы не попросите своего родителя выложить денежки? — спросил Уокер скептическим тоном.
— Да что вы! Он никогда этого не сделает, — отвечал тот убежденно. — Никогда!
— Удивительное дело, — вступил в разговор владелец плоской бутыли, смешивая еще один стакан грога. — Я вот уже лет тридцать, можно сказать, только и делаю, что попадаю в беду. Тридцать лет назад я разорился на торговле молоком, потом снова сел на мель, когда занялся продажей фруктов и держал фургон на рессорах, и, наконец, в последний раз, когда стал развозить по домам уголь и картошку, и представьте — за все это время я еще ни разу не встречал в этих местах ни одного молодого парня, который бы не говорил, что его вот-вот должны выпустить. Все сидят за векселя, которые выдали друзьям, и все ровно ничего по ним не получили — ни единого гроша.
— Да, это старая песня, — сказал Уокер. — Не вижу я в ней вовсе никакого толку. Это-то меня и бесит. Я был бы гораздо лучшего мнения о человеке, если б он признался сразу, честно и благородно, как подобает джентльмену, что надувал каждого, кого только мог.
— Конечно, конечно, — вмешался барышник, чьим понятиям о купле и продаже такая формула вполне соответствовала, — совершенно с вами согласен.
Юный джентльмен, вызвавший эти злорадные замечания, приготовился было дать на них весьма резкий ответ, но в эту минуту молодой человек, о котором упоминалось выше, и женщина, сидевшая рядом с ним, поднялись, чтобы выйти из комнаты, и разговор прервался. Она горько плакала, и нездоровая атмосфера комнаты так подействовала на ее расстроенные нервы и хрупкий организм, что ее спутнику пришлось поддерживать ее, когда они вместе направились к выходу.
В наружности этой пары было нечто столь благородное, столь необычное в заведении подобного рода, что все почтительно умолкли и не проронили ни слова до тех пор, пока оглушительный скрежет дверной пружины не возвестил о том, что они уже ничего не услышат. Молчание прервала жена бывшего фруктовщика.
— Бедняжка! — произнесла она, заливая свой вздох большим глотком грога. — Она еще такая молоденькая.
— И к тому же недурна, — добавил барышник.
— За что он угодил сюда, Айки? — осведомился Уокер у субъекта, который накрывал один из столов скатертью, испещренной множеством горчичных пятен, и в котором мистер Габриэл Парсонс без труда узнал своего утреннего посетителя.
— У-у, вы еще в жизни не слыхивали о таком дьявольском жульничестве, — отвечал доверенный слуга мистера Соломона Джейкобса. — Он прибыл сюда в прошлую среду и, между прочим, сегодня вечером отправляется на тот берег Темзы{49}, ну, да это к делу не относится. Мне, знаете ли, пришлось-таки побегать туда-сюда по его делам, и я сумел выведать кое-что у слуг и еще кой у кого, и, насколько я понял, суть в том, что…
— Короче, старина, — перебил его Уокер, который по опыту знал, что рассказы владельца высоких сапог с отворотами не отличались ни краткостью, ни вразумительностью.
— Вы мне только не мешайте, — сказал Айки, — и тогда через пять секунд меня и след простынет. Отец этого самого молодого джентльмена, — так мне сказали, имейте в виду, — и отец этой молодой женщины всегда были на ножах, но случилось так, что он пошел в гости к одному джентльмену, с которым они вместе учились, и повстречал там эту самую молодую леди. Он виделся с ней несколько раз, а потом возьми да и объяви, что хочет и дальше с нею встречаться, если она согласна. Ну вот, он, значит, полюбил ее, а она его, и не иначе как дело у них пошло на лад, потому что через полгода они обвенчались, и заметьте — тайком от родителей, — по крайней мере, так говорят. Ну, а когда отцы про это узнали — ай-ай-ай, что тут сделалось! Уморить их с голоду — это еще полбеды. Отец молодого джентльмена не отказал ему ни гроша за то, что сын не хотел отказаться от жены, а отец молодой леди — так тот еще хуже сделал: он не только разбранил ее последними словами и поклялся, что больше никогда ее не увидит, нет, он еще нанял одного молодца, которого вы, мистер Уокер, не хуже меня знаете, чтоб тот пошел да и скупил все векселя и все такое прочее, под которые молодой супруг пытался раздобыть денег, чтоб хоть некоторое время продержаться, в надежде, что старик одумается; мало того — он стал изо всех сил натравливать на него других людей. Результат был тот, что молодой человек платил сколько мог, но вскоре на него навалились такие долги, какие он никак не рассчитывал отдавать, покуда не обернется, и вот тут-то его и зацапали. Привезли его сюда, как я уже говорил, в прошлую среду, и у нас внизу сейчас наверняка лежит с полдюжины предписаний о дальнейшем задержании под стражей — и все на него. Я по этой части пятнадцать лет служу, — добавил Айки, — а уж таких злопамятных людей не видывал!
