Мы обходили магазины игрушек в Кёгоку. Они уже начинали закрываться. Ничего подходящего. Мы купили двадцать дурацких масок — круглые лица из папье-маше. Они были вполне симпатичными, но к искусству отношения не имели. Улица Сидзё уже засыпала.
— Давай заглянем сюда, — сказал мой спутник и свернул в проулок. “Здесь полно магазинов, которые торгуют старыми буддийскими вещами. Может, и маски у них есть”.
Но ни один магазин уже не работал. Передо мной были только закрытые двери.
— Приду сюда завтра к семи. Мне все равно не заснуть.
— Я тоже пойду. Разбудите меня.
Я попросил разбудить меня, но этот человек ушел один. Когда я проснулся, сцену с масками уже начали снимать. Масок было пять. Они были старыми. По моему замыслу этих масок должно было бы быть штук двадцать или тридцать, но, глядя на мягкие улыбки этих, я все равно соприкоснулся с чем-то настоящим и пришел в себя. Мне стало казаться, что я выполнил свой долг перед душевнобольными.
— За маски запросили слишком много, мне пришлось взять их напрокат. Будьте осторожны. Если мы испачкаем их, назад уже не отдашь, придется платить.
Актеры помыли руки и, прикасаясь к этому сокровищу лишь кончиками пальцев, стали разглядывать маски.
Как это ни странно, но после окончания съемки на щеке одной из масок оказалось коричневое пятно от масляной краски.
— Если ее помыть, она вся облупится.
— Покупаю!
Мне и правда хотелось купить маску. Мне мнилось, что в чудесном будущем, когда мир станет прекрасным и гармоничным, у всех людей будет точно такие же добрые лица.
Вернувшись в Токио, я немедленно отправился в больницу навестить жену. Дети примеряли маску и счастливо смеялись. Наконец-то я был доволен хоть чем-то.
— Папа, теперь ты надень! — Нет.
— Ну, надень!
— Нет.
— Ну, надень, пожалуйста!
Младший сын поднялся на ноги и попытался напялить на меня маску.
— Перестань! Жена выручила меня.
— Давайте-ка я надену.
Дети смеялись, я побледнел: “Что вы делаете? Она же больна!”
Было жутко смотреть на смеющееся лицо, покоившееся на больничной подушке.
Когда жена сняла маску, дыхание ее было тяжелым. Но не в этом дело. Когда она сняла маску, лицо ее стало некрасивым Я смотрел на это неприятное лицо, по коже побежали мурашки. Я впервые увидел жену такой. После того, как она на пару минут накинула на себя прекрасную, мягкую улыбку, ее настоящее лицо показалось мне ужасным. Даже не ужасным, а каким-то ужасно несчастным. Из-под прекрасной маски глядела жалкая человеческая жизнь.
— Папа, надень!
— Теперь твоя очередь! Дети не хотели угомониться.
— Нет.
Я встал. Если я сейчас надену маску, то потом жене станет казаться, что на самом-то деле я похож на дьявола. Прекрасная маска внушала мне ужас. Я боялся того, что всегда улыбавшееся лицо жены было просто маской. Что ее милая улыбка была неким произведением искусства. Так мне стало казаться.
К черту маски! К черту искусство!
Я написал на бланке для телеграмм: “Вырежьте сцену с масками”.
Потом разорвал телеграмму на мелкие кусочки.
1929
СЛЕПЕЦ И ДЕВОЧКА
Каё не понимала, зачем она водит за руку этого человека по совершенно прямой улице, которая упирается в железнодорожную станцию — ведь он был в состоянии вернуться домой сам. Понимать-то не понимала, но только в какой-то момент эти проводы сделались ее обязанностью.
Когда Тамура пришел к ним в первый раз, мать сказала: “Каё, проводи его до станции”.
Они вышли из дому. Через какое-то время Тамура переложил свою длинную палку в левую руку, стал водить правой, чтобы найти Каё. Когда она увидела, как он беспомощно шарит где-то сбоку от нее, Каё покраснела и ей пришлось взять его за руку.
“Спасибо. Ты еще такая маленькая”, — сказал он тогда.
Каё тогда подумала, что ей еще придется сажать его в поезд, но, взяв купленный ею билет, Тамура решительно направился прямо в сторону контролера, оставив в ее ладони монетку. Подойдя к поезду, он пошел вдоль него, легко постукивая пальцами по окнам, пока не дошел до дверей. Его движения выдавали уверенность. Каё облегченно вздохнула. Когда поезд тронулся, она улыбнулась. Ей показалось таким удивительным, что его пальцы были зрячими.
А вот еще. Ее старшая сестра Тоё была освещена закатным солнцем — она сидела на постели возле окна и красилась. “Догадайся-ка, что там отражается в зеркале?” — спросила она Тамура.
Даже Каё было понятно, что она сказала глупость. Что там может отражаться, кроме ее же лица?
Тоё спросила так потому, что залюбовалась своим отражением. Ее голос обвивал мужчину. На самом-то деле она хотела сказать: посмотри, хоть я так прекрасна, а ведь как добра с тобой!
Тамура молча подошел к ней, кончиками пальцев провел по зеркалу. Потом вдруг обеими руками взялся за зеркало и чуть повернул его.
— Что ты делаешь?!
— Посмотри, в зеркале отражается лес!
— Лес?
Сестра, словно зачарованная, нагнулась к зеркалу.
— Видишь, солнце освещает лес.
Тоё подозрительно посмотрела на водившего пальцами по стеклу Тамура. Резко рассмеявшись, она вернула зеркало в прежнее положение и сосредоточенно отдалась прежнему занятию.
Но вот Каё удивилась по-настоящему. Лес в зеркале привел ее в изумление. Тамура говорил правду: верхушки деревьев плавали в дымчатом лазоревом свете, исходящем с запада. Свет падал на подвяленные осенью крупные листья снизу, и они просвечивали теплом. Тихий вечер бабьего лета. Но его отражение в зеркале было совсем другим. Из-за того, что зеркало не могло передать мягкость света, будто бы рассеиваемого тонким шелком, отражение пугало глубоко затаившимся хладом. Будто смотришься в озеро. Хотя Каё привыкла смотреть на лес из окна, она его не видела по-настоящему. Слепец открыл ей глаза. Неужели Тамура и вправду может видеть лес? Ей хотелось спросить его, видит ли он разницу между самим лесом и его отражением. Его пальцы вдруг испугали ее. А потому, когда по дороге на станцию он взял ее за руку, ей стало еще страшнее. Но потом страх забылся — ведь ей приходилось провожать Тамуру всякий раз, когда он приходил к сестре.
— Где мы? Это лавка зеленщика?
— Это уже похоронная контора?
— До магазина одежды еще не дошли?
Пока они шли этой привычной дорогой, Тамура — то ли в шутку, то ли всерьез — задавал ей такие вот вопросы. Слева были: табачная лавка, стоянка рикш, обувной магазин, лавка корзинщика, столовая. А справа — пивная, магазин носков, забегаловка с горячей лапшой, заведение, где подавали суси, посудная лавка, парфюмерия, зубной врач...
Со слов Каё Тамура сумел в точности запомнить очередность этих заведений на всем их пути, проходившем через несколько кварталов. А потом они придумали такую игру — угадает ли он, мимо какого магазина они сейчас проходят. А когда открывалось что-нибудь новое — мебельный магазин или ресторан — Каё обязательно извещала о том слепого. Каё догадывалась, что Тамура придумал эту не слишком интересную игру для того, чтобы развлечь ее во время скучной прогулки. Но все-таки ей было удивительно, что слепой может знать, где они находятся. Потом она привыкла и к этому.
И все-таки... Это было, когда ее мать уже заболела. На обратном пути Тамура спросил: “Это ведь похоронная контора? Скажи мне — есть ли в витрине искусственные цветы?” Каё будто кипятком ошпарили. Она пристально взглянула на Тамура.
Он же, как ни в чем не бывало, спросил: “У твоей сестры глаза красивые?”
— Да, красивые.
— Самые красивые на свете? Каё промолчала.
— Красивее, чем у тебя?
— Почему вы спрашиваете?
— Почему? Потому что муж твоей сестры был слепым. Потому что после его смерти она имела дело только со слепыми. Потому что ваша мать — тоже слепая. Поэтому Тоё и решила, что ее глаза — самые красивые.
Почему-то Каё запомнился этот разговор.
“Проклятие слепоты падает на три колена”, — частенько со вздохом повторяла Тоё так, чтобы мать могла слышать ее. Она боялась рожать от слепого. Вряд ли ее ребенок будет слепым, но она боялась того, что если это будет девочка, она снова выйдет замуж за слепого. Сама она вышла замуж за слепого потому, что ее мать была слепой. Среди зрячих у нее знакомых не водилось. А потому она боялась, что ее зять окажется зрячим. После того, как муж Тоё умер, мужчины зачастили к ней. Но только все они были слепыми. Слух о ней передавался только между слепыми. Все в доме были почему-то уверены, что если продать тело зрячему, это тут же станет известно в полиции. Деньги на содержание слепой матери должны были приходить только от слепых.
Один из них и привел с собой Тамура. Он был не как все — молодой богач, пожертвовал уйму денег на школу для слепоглухонемых. Так получилось, что Тоё стала принимать только его одного. Она считала его за полного идиота. Он же, пребывая во всегдашней меланхолии, любил поговорить с ее матерью.
