Это обстоятельство беспокоило ее. Громкое имя с его торжественным, героическим смыслом ко многому обязывало. Она никогда не стремилась к собственному прославлению. Всякая театральность и доморощенное величие вызывали у нее смех. Когда петербургская знать попыталась присвоить императрице титул «Великая, наимудрейшая матушка-государыня», она приказала им не делать этого. «Это окончательное мое решение», — заключила она твердо. Гримму она как-то обмолвилась, имея в виду себя: «Не всем лесть по душе».
Самым худшим, к чему могло привести личное возвеличивание, полагала Екатерина, были ложные ожидания. Принц де Линь, подружившись с императрицей, признался ей, что когда впервые прибыл в Россию, он ожидал на месте Екатерины увидеть «крупную женщину, прямую, как палка, которая говорит отрывистыми фразами и требует постоянного восхищения». К своему великому облегчению, ничего подобного он не увидел. Она не отличалась крупнотой, не была чопорной и надменной, а напротив, оказалась среднего роста, теплосердечной и словоохотливой.
Все же официальные собрания наносили определенный ущерб ее репутации. «Каждый раз, когда я вхожу в помещение, — рассказывала она де Линю, — я произвожу эффект, подобный голове Медузы Горгоны». Смятение и скованность в публике неизбежны при появлении монарха. Екатерина привыкла к тому, что своим присутствием она вызывала напряжение в людях. Ей приходилось разряжать обстановку, делая все, чтобы оттаяли замороженные лица оробевших гостей, застывших перед ней в благоговейном трепете. Причиной тому была не столько сама Екатерина, сколько власть, которую она символизировала.
Для близких друзей Екатерина оставалась говорливой любительницей удовольствий, приятной и интересной в общении. Она подражала животным и изредка объявляла, что собирается исполнить «светскую музыку», после чего пела гостям нестерпимо фальшивым контральто, для пущей важности помогая себе имитацией «торжественного самодовольного вида и ужимок музыкантов». Ее коронным номером был «кошачий концерт». Она мурлыкала и уморительно урчала, в — промежутках между животными звуками вставляя «полукомические, полусентиментальные» словечки, потом вдруг начинала «фыркать, как разъяренная кошка, выгибая спину». Великая Екатерина исчезала, уступая место шипящей дикой кошке с выпущенными коготками.
Весной вскрылся на Неве лед, вода в реке начала быстро прибывать и к концу апреля вышла из гранитных берегов и затопила город. В народе говорили, что наводнение — дурное предзнаменование и что Россию ждут несчастья.
Действительно, тревожные события уже происходили у границ империи. В Варшаве польские повстанцы под предводительством Тадеуша Костюшко разгромили российский гарнизон и провозгласили свободу от тирании императрицы Екатерины и прусского короля Фридриха Вильгельма. Тысячи русских в панике бежали, сотни были убиты.
Екатерина тотчас решила, что в Польше якобинская чума. Это ее заключение стало твердым после того, как она узнала, что бунтовщики объявили всех людей равными и выступают за освобождение польских крепостных. Опасаясь, что Франция может поддержать восстание, Екатерина обдумывала план захвата оставшихся земель Польского королевства (в минувшем году она присоединила к России польскую Украину, Минск и Вильнюс, в то время как к Пруссии за оказанную дипломатическую поддержку отошли Торун и Данциг).
Захват польских земель вызвал у поляков возмущение. Нынешние историки посягательства Екатерины на независимость Польши воспринимают как варварство, идущее вразрез с идеалами гуманизма и просвещения, которые она проповедовала. Польша на протяжении, по крайней мере, жизни целого поколения оставалась государством в политическом смысле неустойчивым. Но в 1794 году, когда террор во Франции был в полном разгаре и во всяком восстании усматривались происки вероломных якобинцев, действия Екатерины, направленные на уничтожение мятежно настроенного государства у границ России, ее современникам казались оправданными и даже похвальными.
В конце октября 1794 года Варшава, окруженная русской армией, пала, и в считанные месяцы Россия присоединила к своим землям Курляндию и так называемую Польскую Литву. Король Станислав Понятовский подписал отречение и занялся устройством личной жизни. Не осталось никаких письменных документов, из которых было бы видно, что он встречался с Екатериной или предпринимал такие попытки, хотя известно, что жил он в Петербурге.
В ту пору, когда разворачивались польские события, Екатерина изо всех сил старалась выдвинуть Зубова как политическую фигуру. Но несмотря на ее покровительство, должного впечатления он ни на кого не произвел. Много часов тратила она на то, чтобы подготовить для него обзоры политического положения в Европе, в сжатой форме выражая свой опыт, давая советы и предложения. Хотя Зубов добросовестно трудился над подготовленными документами, из-за стола он вставал не намного умнее.
В душе Екатерина начала уже понимать, что не может положиться на Зубова так, как на Потемкина. Это открытие, должно быть, уязвляло ее самолюбие. На ее плечи ложился весь груз государственной власти. Она сама должна была принимать решения, отдавать приказы, находить исполнителей для больших и малых поручений. Однажды она пожаловалась Гримму, что бывали дни, когда требовалось не менее десяти столов, чтобы разложить многочисленные посылки с книгами, письма, присланные по почте. Чтобы поберечь свои больные глаза, она просила чиновников знакомить ее с корреспонденцией. Чтобы справиться с такой почтой, нужно было три дня работать по двенадцать часов. Несмотря ни на что, Екатерина все же улучала моменты и занялась изучением истории Армении по книге, которую дал ей генерал Попов.
Бремя работы связывало Екатерине руки, отнимало личное время, портило настроение, лишало любимых занятий и удовольствий. Она считала необходимым примерно час в день проводить с внуками, особенно с семнадцатилетним Александром, который уже был женат на германской принцессе. В прогулках по дворцу и в зимнем саду бабушку непременно сопровождали Константин, Александра, «la belle Helene», Мария и шестилетняя Екатерина. Правда, эти прогулки часто прерывались, когда императрицу начинали донимать сильные боли в ногах. В начале 1795 года у великой княгини родилась очередная дочь, Анна. В тот же год крошка Ольга, двух с половиной лет от роду, стала жертвой редкой болезни, ускорившей ее рост. Тело стало уродливым, а внешность отталкивающей, и после нескольких недель жестоких страданий девочка скончалась.
Императрица понимала, что уже скоро не сможет управлять государством. Телесная слабость и хвори все чаще одолевали ее, и рано или поздно наступит день, когда ей придется передать бразды правления своему наследнику. Многие из придворных были уверены, что Павел на трон никогда не сядет, но неизвестно, было ли Екатериной составлено завещание, предпринимала ли она какие-то шаги, чтобы устранить Павла от престолонаследия.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
