В «Моонзунде» у меня описана сцена 1917 года, как офицеры одного из боевых кораблей, гибнущего в водах Балтики, отказываются его покинуть и, собравшись в кают-компании, медленно погружаются вместе с кораблем в пучину.
Были такие случаи и во время Великой Отечественной на Северном флоте. Мне рассказывали, как во время гибели «Сокрушительного», разломанного пополам, шестеро матросов и механик (БЧ-5) отказались покинуть корабль, разделив с ним его участь. Механика посмертно наградили, а матросы так и остались безвестными.
Такие случаи имели, конечно, потрясающее воспитательное воздействие. Сегодня они производят на меня, в моем преклонном уже возрасте, еще более сильное впечатление, чем в юности. Тогда эта героика казалась, в общем-то, нормой жизни. А сейчас я думаю — ведь они могли спастись. Почему же они этого не сделали? Почему не покинули корабль? Ведь молодые ребята погибли — им бы жить еще и жить. Видимо, было для них, как для их отцов и дедов, что-то более важное, чем жажда жизни.
Завет русского флота всегда был один: «Погибаю, но не сдаюсь!» И последний сигнал гибнущего в бою корабля поднимался на мачте тот же: «Погибаю, но не сдаюсь!» И эта передающаяся из века в век традиция, так же как и глубочайший патриотизм, беззаветная любовь к Родине, стойкость, мужество, высокий профессионализм — все то лучшее, что было в старом флоте, восприняты и флотом советским. Вообще же традиции в военном деле играют роль огромную. Правда, не все они оказались созвучны новому времени, нашему социалистическому строю, это естественно. Но некоторые из них мы забыли или начинаем забывать, мне кажется, напрасно. В русском флоте в кают-компании царила полная демократия. Там все — от старпома до юного мичмана — были равны. Командир корабля мог зайти в кают-компанию только по приглашению. И считал за честь, когда это приглашение получал. Во время Отечественной войны традиции демократизма кают-компании развились еще больше. Закончился поход, команда обколола лед, сделала приборку, и все ждут праздничного ужина — ведь мы пришли с моря, задание выполнили, остались, слава богу, живы. По радиотрансляции сообщают: матрос Никифоров, матрос Иванов, матрос Петров, явиться в кают-компанию. И никого не удивляло, что отличившиеся матросы ужинают вместе с офицерами и беседуют о ними на равных. И офицеры относятся к ним, как к товарищам. Это была истинная демократия. А на следующий день — офицер командует, матрос несет свою службу, никакого панибратства. Все в порядке вещей.
Не так давно был я на одном боевом корабле, после осмотра которого меня повели обедать. И вот на что обратил я внимание — в кают-компании два стола. За одним столом сидят лейтенанты, капитаны третьего ранга, за другим — начальство. И мне было стыдно сидеть за этим столом, потому что я видел, как на нас смотрят.
Не то что матроса пригласить, была нарушена даже многовековая традиция кают-компании.
Во время войны такого не было. Да и кормили нас из одного котла. Разве что иногда офицерам картошки поджарят. Вот и все отличие.
А по тяготам, которые нам выпадали, офицеру было куда тяжелее, чем матросам. У командира же жизнь вообще была каторжная. Он с мостика сутками не сходил. Бывало, придешь в ходовую рубку на вахту, споткнешься обо что-то, смотришь, шубы какие-то свалены. А это у ног рулевого командир спит…
Я всегда, всю свою жизнь, с особым уважением относился к людям,, избравшим делом своей жизни воинскую службу, — к офицерам. И это уважение пытался, как мог, выразить в своих произведениях. И потому, когда меня иногда критики называют с известной долей условности «офицерским писателем», я не спорю. Действительно, большинство действующих лиц моих романов — офицеры. Хотя в «Моонзунде», например, или в романах «Из тупика», «Реквием каравану PQ-17» у меня довольно широко представлены матросы. Здесь деле вот в чем. Я сознательно добиваюсь, чтобы было привито и всячески поддержано понятие офицерской чести. Офицер — это звучит громко и очень гордо. Матрос или солдат, при всем громадном к ним уважении, отслужили свои два-три года и ушли на «гражданку».
Офицер всю свою жизнь связал с армией, защитой Отечества. Это его профессиональное дело, его доля и его жизнь. И всегда, во все времена в нашем Отечестве офицеры гордились своим званием, выше жизни ценя офицерскую честь. И сегодняшний советский офицер это хорошо понимает, чувствует и осознает. Необходимо честь и достоинство офицера всячески поддерживать.
Раньше были прекрасные слова — офицер, представляясь, заявлял: «Честь имею». Это чрезвычайно емкое понятие.
Под честью офицера я подразумеваю помимо личной чести еще и комплекс каких-то первостепенной важности качеств. Главное — это патриотизм, готовность не задумываясь отдать жизнь за Родину. Обязательный профессионализм, отличная специальная подготовка. Ну и само собой — большая культура, чистоплотность в поведении, стремление к самосовершенствованию, возвышенное отношение к женщине. Пьянство в офицерской среде недопустимо.
Офицер в моем понимании — это образец человека и поведения человека.
Надо учитывать, что офицер не только защитник Отечества, он еще и воспитатель. И от того, каков он сам, во многом зависит, и каковы будут его подчиненные. Да и отношение подчиненных будет зависеть от этого.
Ведь матросы или солдаты судят своего командира, особенно молодого, так, как ни одна аттестационная комиссия. Судят очень строго и замечают все, любые мелочи. Вот мы на своего командира молиться готовы были, хотя лекций он нам не читал, душещипательных бесед не проводил. Но всем своим поведением, своим отношением к службе, тем, что спал на мостике, что всегда можно было прийти к нему и поговорить, получить совет, — подавал нам пример. И мы его уважали и как воина, и как командира, и как товарища. Он даже с нами в Мурманске в футбол играл, и я ему тогда часы раздавил. А когда война закончилась, встретил я его случайно в Ленинграде на улице. «Слушай, — говорит, — юнга, у меня жена беременная, а я в море ухожу, будь другом, поколи дрова». Представьте, для меня это было счастье. Я с места сорвался и с утра до вечера колол дрова. Я делал это для человека, которого глубоко уважал. Товарищеские отношения между матросами и офицерами в дни войны — не редкость. Общее дело и общая опасность сближают людей. Но в то же время офицер всегда оставался для нас офицером, а приказ приказом. Иначе и быть не могло.
По-другому обстояло дело на американском флоте, жизнь которого пришлось мне довольно близко наблюдать. Стою я как-то на вахте, рядом с нами пришвартовался американский крейсер. Вижу — вылез матрос из машины, а рядом три офицера стоят, курят. Этот матрос шлеп одного из офицеров по плечу и молча сует ему сигарету к носу. Тот дает ему прикурить, и матрос уходит. У нас такое невозможно. И правильно. Ибо это уже не демократия, а расхлябанность, полное отсутствие воинской дисциплины.
Сейчас, мне думается, нужна большая требовательность. Ведь дисциплина не самоцель. Она основа армейской службы, основа воспитания солдата, воина. В боевых условиях даже секунды играют решающую роль. Когда на корабле играли боевую тревогу, звенели колокола громкого боя, ты должен был превратиться в черта, в дьявола. Каждая секунда отвоевывалась твоими ногами, твоей ловкостью. Нужно миновать трапы, люки, не разбиться при этом и занять свой боевой пост, чтобы отразить атаки немецких подводных лодок и не получить торпеду в борт. Матросы русского флота всегда славились своей лихостью — попробуй в парусном флоте по канатику взлететь на высоту семиэтажного дома. Взлетали, не боясь разбиться насмерть.
В дореволюционном флоте морское офицерство было своеобразной кастой со всеми ее положительными и отрицательными сторонами. Изучая генеалогию, я прослеживаю судьбы целых династий морских офицеров. Чичаговы, Головины, Крузенштерны, Кроуны, Панафидины из поколения в поколение служили Родине на морях. И это мне кажется чрезвычайно ценным, ибо рождает фамильную гордость в лучшем смысле этого слова, заставляет заботиться о чести офицерского звания и собственного имени. Очень хорошо, что в Советской Армии и на Флоте начинают появляться подобные династии. За примерами далеко ходить не надо, почти каждый из нас мог бы их привести. Я же лично знаю их множество. Взять хотя бы того же Николая Юрьевича Авраамова — бывшего начальника нашей школы юнг. Офицер царского флота, перешедший на сторону Советской власти, он с честью служил на морях, выпустил еще до войны учебник по морской практике, по которому училось несколько поколений офицеров. Его сын Георгий, с которым меня связывает давняя дружба, пошел по стопам отца. Сейчас он вице-адмирал, начальник одного из училищ. Внук Авраамова тоже пошел по стезе отца и деда. И, думаю, стремится стать, как и отец, адмиралом. И в этом стремлении нет ничего зазорного. Напротив, честолюбие — необходимое качество военного человека, ибо способствует его развитию, заставляет его не стоять на месте, совершенствоваться, достигать каких-то новых высот. В самом слове «карьера» я не вижу ничего оскорбительного для офицера, но лишь в том случае, если это не самоцель и достигается ради дела, а не ради личных выгод.
