после смерти князя никого постороннего у него в доме обнаружено не было. А вот подземелья и на самом деле открылись преогромные! И, что особо любопытно, от этих подземелий во все стороны вели подземные ходы разной длины и сохранности. Эти ходы оказались настолько сложны и запутаны, что до сих пор никому доподлинно неизвестна вся их протяженность, и это обстоятельство позволило кое-кому утверждать, что один из ходов ведет будто бы до самой Стрельни, а второй до Сарского. Но это, конечно, сильное преувеличение, ибо тот ход, который нам известен, заканчивается не так уже и далеко от дворца. Если вы хорошо помните тамошний парк и недавно выстроенный там фонтан Рушник, то вы представляете, о каком примерно месте я говорю. Рушник — это с одной стороны, а со второй…
Однако мы слишком отвлеклись. К тому же наш герой, то есть Иван, ровным счетом ничего этого не знал. Да он и самого Ропшинского дворца до этого ни разу не видел.
Правда, и на этот раз ему его увидеть тоже не пришлось. По крайней мере, снаружи. Потому что тогда было так: они все трое вышли из той горы хвороста и некоторое время шли лесом, потом — и это уже хоронясь — шли вдоль берега пруда и зашли в парк. Там его сиятельство вскоре велел остановиться, и они стояли, слушали, услышали барабан, это был сигнал к смене караула, и подождали еще. Потом его сиятельство сказал: пора! — и они пошли дальше. Шли гуськом, пригнувшись. Там было много кустов, идти было легко. Да и никто им там не встречался. После они, по знаку его сиятельства, опять остановились, а после, по его же знаку, легли. После немного проползли вперед, опять остановились и прислушались. Вокруг было совсем тихо. Тогда его сиятельство выпростал руку вперед и осторожно отвел ветку в сторону. Иван, а он лежал рядом с его сиятельством, увидел впереди себя, шагах в двадцати, грот, точнее, дверь в него. Дверь была красивая, решетчатая, а сам грот как будто бы ушел наполовину в землю, словно это очень древнее строение, еще с римских времен. А на двери был виден навесной замок. Но Иван знал, ему об этом уже было сказано, что замок перепилен, его просто берешь и снимаешь, входишь туда и идешь куда надо.
Но пока идти было нельзя, потому что рядом с гротом, шагах в каких-нибудь пяти, стоял солдат, преображенский гренадер. Его сиятельство смотрел на солдата и хмурился. Наверное, подумал Иван, это не тот солдат, которого они ожидали увидеть. И Иван правильно подумал, потому что тут его сиятельство повернулся к нему и сокрушенно покачал головой. А после сдавил себе горло пальцами и закатил глаза. Иван понимающе кивнул. Тогда его сиятельство повернулся в другую сторону, к Якову, и толкнул его в бок. Яков пополз от них в кусты. Полз Яков очень осторожно, солдат ничего не слышал.
А потом из тех кустов, куда уполз Яков, свистнула птичка. Солдат насторожился. Птичка еще раз свистнула, а после хрустнула ветка. Солдат сделал шаг вперед и даже выставил ружье. В кустах быстро-быстро зашуршало. Солдат — вод где дурень, подумал Иван — пошел к тем кустам. Подошел и стал рассматривать, что там. Как будто там жар-птица, сердито подумал Иван, или, еще подумал…
Но дальше додумать не успел, потому что солдат вдруг молча и очень быстро рухнул вперед, в кусты, дрыгнул ногами и затих. А потом и его ноги быстро заехали туда же, то есть их кто-то заволок туда. Яков, конечно, а не кто-то. И стало совсем тихо. Давай, тихо сказал его сиятельство. Иван вскочил и, пригибаясь к земле, подбежал к гроту, снял замок, открыл дверь, вошел, закрыл, высунул руку наружу, навесил обратно замок, закрыл дверь совсем — и осторожно, но как только можно быстро пошел вперед, по каменному полу, было темно и душно, дышать просто нечем, а он шел, держась правой рукой за стену, искал поворот, нашел его и повернул…
И, оступившись, упал. Сел, чертыхнулся и начал ощупывать вокруг себя пол. На полу ничего не было. Тогда он сдвинулся еще вперед, поискал еще и что-то нащупал. Это был фонарь. Тогда он стал искать дальше — и скоро нашел мешочек, в котором, как он знал, лежат трут и огниво. Иван развязал мешочек, после снял стекло с фонаря, добыл огонь, зажег свечу, вернул стекло на место, поднял фонарь и осмотрелся. Подземелье было, если можно так сказать, довольно ухоженное, Иван обычно видал худшие. Иван встал и поднял фонарь еще выше, после прошел вперед, увидел на стене условный знак, подошел туда, засунул руку в щель — и вытащил оттуда негнущийся холщовый пакет. Иван разорвал пакет и вытащил оттуда лист гербовой бумаги, развернул его, прочел: «передаю наследие свое сыну своему Великому князю Павлу Петровичу и благословляю его…» — и сразу же опять свернул, потому что стало страшно. Иван даже опустился на пол, сел, поставил фонарь рядом, убрал бумагу за пазуху…
И когда убирал, то почувствовал, как быстро-быстро бьется сердце. Он тогда сдвинул руку дальше и нащупал портмонет, подумал о лежавшем в нем колечке… И тут же подумал другое — что Анюта бы ему сейчас сказала: Янка, что ты делаешь, зачем мне те Лапы, мне же нужен только ты живой! И заплакала бы сразу, она это может. А он когда в последний раз плакал, подумал Иван, он уже и не помнит, вот как! И это правильно, и дядя Тодар всегда говорил, подумал Иван дальше…
Но тут же спохватился, что не до этого ему сейчас, а ему нужно спешить, ведь это же нешуточное дело: они караульного сняли! А если его скоро хватятся?! Да и там, на втором этаже, Ивана уже тоже, наверное, ждут! Подумав так, Иван поспешно взял фонарь, встал, осмотрелся и пошел вперед. Идти пришлось долго, потому что это только на чертежах всегда все просто, а на самом деле тут тебе и повороты, и ямы, тут и много всякого другого. Да и чем дальше Иван шел, тем теснее становился ход, а потом он еще начал раз за разом разделяться надвое, и нужно было не ошибиться, не свернуть куда не надо. А потом погас фонарь. Но это было уже в самом конце, перед скобами, поэтому Иван просто поставил погасший фонарь на пол, а сам полез вверх, по скобам. Скобы были крепкие, но узкие, сапоги на них сильно
