ПУТЕШЕСТВИЕ НА ПАРНАС
Отрывок
Преследуем, гоним за каждый стих Невежеством и завистью презренной, Ревнитель твой не знает благ земных. Давно убор я создал драгоценный, В котором Галатея расцвела, Дабы вовек остаться незабвенной. «Запутанная» сцены обошла. Была ль она такой уж некрасивой? Была ль не по заслугам ей хвала? Комедии то важной, то игривой Я полюбил своеобразный род, И недурен был стиль мой прихотливый. Отрадой стал для многих Дон-Кихот. Везде, всегда — весной, зимой холодной Уводит он от грусти и забот. В «Новеллах» слышен голос мой природный, Для них собрал я пестрый, милый вздор, Кастильской речи путь открыв свободный. Соперников привык я с давних пор Страшить изобретательности даром И, возлюбив камен священный хор, Писал стихи, сердечным полон жаром, Стараясь им придать хороший слог, Но никогда, из выгоды иль даром, Мое перо унизить я не мог Сатирой, приносящею поэтам Немилости иль полный кошелек. Однажды разразился я сонетом: «Убийственно величие его!» — И я горжусь им перед целым светом. В романсах я не создал ничего, Что мог бы сам не подвергать хуленью. Лишь «Ревность» принесла мне торжество. Великого «Персилеса» тисненью Задумал я предать — да служит он Моих трудов и славы умножению. Вослед Филиде песен легкий звон Моя Филена в рощах рассыпала, И ветер уносил под небосклон Мечтания, которых я немало Вверял теченью задушевных строк. Но божья длань меня не покидала, И был всегда мой помысел высок. Влача покорно жребий мой смиренный, Ни лгать, ни строить козни я не мог. Я шел стезею правды неизменной, Мне добродетель спутницей была. Но все ж теперь, представ на суд священный, Я не могу не вспомнить, сколько зла Узнал, бродя по жизненным дорогам, Какой урон судьба мне нанесла. РЕВНОСТЬ Едва зима войдет в свои права, Как вдруг, лишаясь сладкозвучной кроны, Свой изумруд на траур обнажепный Спешат сменить кусты и дерева. Да, времени тугие жернова Вращаются, тверды и непреклонны; Но все же ствол, морозом обожженный, В свой час опять укутает листва. И прошлое вернется. И страница, Прочитанная, снова повторится… Таков закон всеобщий бытия. И лишь любовь не воскресает снова! Вовеки счастья не вернуть былого, Когда ужалит ревности змея.
ЛУПЕРСИО ЛЕОНАРДО ДЕ АРХЕНСОЛА
ГИМН НАДЕЖДЕ Измученный оратай, в морозный день чуть жив, мечтает, иней с бороды сметая, о всей пшенице, сжатой средь августовских нив, и о вине, чья кровь пьянит, густая, он пашет дол, мечтая о том, как серп возьмет, и этим облегчает груз забот. Тяжелые доспехи и меч влачит с трудом юнец, чью ратный труд сгибает спину, и нет ему утехи, он милый отчий дом меняет на враждебную чужбину, но, строгую судьбину забыв, идет солдат на рать, избранник будущих наград. Кочует в океане, доверясь двум стволам, любитель злата из отважной братьи; здесь меркнет дня сиянье, и горний неба храм штурмуют волны в яростном подъятье; а он, в мечтах о злате, забыл, что смерть близка, искатель страстный желтого песка. Покинув ночью ложе, где сладко спит жена, идет охотник за добычей в поле, где хладный ветр по коже и снега белизна, но разве не награда в этой доле — лишать природной воли стремительных зверей: как ни хитры они, а он хитрей. Труду вослед награда, своя пора и прок, одно влечет другое непременно, и зимняя прохлада дает плоды в свой срок — вот так идет времен согласных смена, и лишь одна нетленна Надежда среди благ, живая там, где все похитил мрак. Надежду отбирая, что сердцу дашь взамен? Что может заменить нам это диво? Надежда, умирая, все обращает в тлен. Зачем бежишь ты, Флерида, стыдливо природного порыва? Рук любящих страшась, чем наградишь ты трепетную страсть? Любовь равно мужчине и женщине дана; он — не скрывает вожделенной цели; и если половине доверится она, то сбудутся надежды их на деле. Умерь вражду — ужели противиться резон? Придет пора — и рухнет бастион.
