– Умерьте свой пыл, господин Старицкий. – Скривился Раздорин. Ого! Как полыхнул в его сторону взглядом толстяк. Интересно. А псевдодознаватель не заметил. – Как вы понимаете, здесь вы находитесь в нашей власти. И только от вас зависит, как будут развиваться наши отношения.
– Увольте, я не по этой части, неуважаемый. – Хех. Долго же до них доходит. Несколько секунд оба моих собеседника сверлят меня непонимающими взглядами. Во, дошло! Ох. Опять прилетело по шее от конвоира.
– Что ж. Я так понимаю, сотрудничать вы не желаете, – пряча ярость за деланым вздохом, констатирует Раздорин и, переглянувшись с толстяком, разводит руками. – Тогда нам не остается ничего иного, кроме как провести глубокий ментальный допрос.
Стоило псевдодознавателю кивнуть, как конвоир вздернул мою голову, а еще один, подскочив откуда-то сбоку, подсунул мне под подбородок своеобразную подставку. Кожаные ремни захлестнули шею и темя, намертво зафиксировав положение головы. Что называется, ни вздохнуть, ни… Скоростные дядьки. И явно вытворяют этот фокус не в первый раз.
Раздорин подал знак, и передо мной поставили еще один стул, на который он и уселся, так что наши глаза оказались на одном уровне. Псевдодознаватель коснулся пальцами моих висков, и я понял, что не в силах не то что моргнуть, но даже просто отвести взгляд. Классный фокус.
А дальше начался собственно допрос, но почти тут же и застопорился. Нет, я честно ответил, как меня зовут и откуда я приехал в Хольмград, но вот когда Раздорин задал вопрос о том, где я жил до приезда в Киево городище, а я не менее честно ответил, что именно там и появился на свет, псевдодознаватель резко откинулся на спинку стула и, потерев ладонью лоб, развел руками.
– Это бесполезно, Роман Георгиевич… я вообще его не чувствую. Может, медикаменты?
– С удовольствием вас расстрою… – хмыкнул я, мысленно отметив, как дернулся «колобок», когда Раздорин назвал его по имени-отчеству. – Пилюли-говоруны на меня давно уже не действуют. Спасибо Особой канцелярии.
– Тогда остаются только пытки… – Вздохнул Раздорин, улыбаясь мне своей фирменной «акульей» улыбочкой. Убью гадину.
– Только не здесь! – «Колобок» чуть под потолок не взвился, услышав предложение псевдодознавателя.
– Хорошо-хорошо. – Раздорин скривился и кивнул моему конвоиру. – Грошик, мухой к нам. Пусть там подготовят всё для встречи. Баркас, останешься с Романом Георгиевичем, дождешься остальных, как вернутся с моря, отправишь следом. А я доставлю нашего гостя.
– Мгм… атаман, так, может, я с вами, а? – просительным басом протянул тот, которого обозвали Баркасом. – А то ведь, не ровен час, сбежит паскуда! Уж дюже шустрый. Ежли б Грошик его грузилом не приголубил, поди и посейчас по холмам бегунка этого искали.
Раздорин невольно поморщился, словно невзначай коснувшись своего опухшего шнобеля, но тут же справился с собой.
– Из-под печати инквизиции в свое время даже Молох уйти не смог. Да и я в этот раз начеку буду. Нет, оставим так. Забирайте его, – после недолгого размышления, проговорил мой псевдоколлега.
Мою многострадальную голову, наконец, освободили от ремней, но не успел я насладиться этой «свободой», как на мои только-только отошедшие от «паралича» глаза снова накинули повязку и, не дожидаясь пока я поднимусь со стула, в четыре руки поволокли из дома. Вот это я и называю навязчивым сервисом.
– И… Баркас, болтай поменьше, не люблю суесловов. – Эта фраза Раздорина, сказанная спокойным, но от этого не менее угрожающим тоном, настигла нас как раз на пороге комнаты. Как я это понял, учитывая завязанные глаза? Просто. Баркас, тащивший меня, услышав слова атамана, чуть не грохнулся, запнувшись о тот самый порог. Да и Грошик дернулся характерно. Я же в результате чуть паркет носом не пропахал. Боятся тати своего вожака, ох боятся…
На этот раз меня не стали запихивать в погреб, а бросили всё в тот же экипаж. Я услышал, как щелкнул за спиной замок, и, сняв блокировку, убедился в том, что мои тюремщики не забыли включить ограждающий конструкт. С-собаки. Печать инквизиции, надо же… Хм. А я ведь про нее читал. Точно читал… но вот где?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
За стенками кареты было тихо. В следующие полчаса единственный звук, который разбавил вязкую тишину, окружившую меня, был топот копыт выезжающей со двора лошади, очевидно, Грошик отправился исполнять наказ Раздорина, и снова всё стихло. А я пытался вспомнить, где и что именно читал об упомянутой псевдодознавателем печати инквизиции. И ведь вспомнил же! Записки Хейрдалла, вот где мне встречалось описание этой печати.
В свое время знаменитый путешественник и богослов тоже не избежал подобного заточения, правда не в карете, а в одной из итальянских тюрем и, будучи человеком скрупулезным, подробно описал все свои исследования этого произведения церковных служителей. Благо времени на них у тогда еще будущего настоятеля Валаамского монастыря было предостаточно. Все-таки полтора года в той тюрьме провел.
Мои радостные восторги по этому поводу прервал приближающийся шум шагов. Экипаж еле заметно качнулся, и мы поехали. Куда? А черт его знает. Но мне туда не хочется. Не люблю пытки, знаете ли. А это значит… что пора побеспокоиться о своей свободе. Почему я не озаботился этим, пока экипаж стоял во дворе? Хм. А где гарантия, что перед выездом Раздорин не пожелает узнать, как обстоят дела у его пленника? Нет уж, лучше я займусь своим освобождением на ходу…
Я попытался щупом нашарить замочную скважину в наручниках и… чертыхнулся. На всякого мудреца, довольно простоты, если пристойно выразиться. Наручники оказались заперты не на ключ. Болты и гайки. Ни у одного щупа не хватит мощности, чтобы развернуть эту элементарную конструкцию. Нет, создать достаточное количество манипуляторов – не проблема, вот только площадь приложения сил просчитанно мала. Щупам не за что ухватиться, так что при попытке вывернуть болт они попросту сольются в один манипулятор, и тот лопнет от переизбытка вложенных сил.
Ну что ж. Если нельзя справиться методами здешних «волшебников», придется воспользоваться опытом фокусников «того света». Это будет даже проще, поскольку цепочка, сковавшая мои наручники, куда длиннее привычных трех звеньев.
Эх, давненько я подобной акробатикой не баловался. Соскальзываю на пол и, сгруппировавшись, тяну руки вперед, одновременно смещая торс в противоположную сторону. Шиплю от напряжения и режущей боли в запястьях, но спустя несколько секунд мне-таки удается пропустить руки под собой, и я с облегчением сдираю с лица эту чертову повязку. Впрочем, темнота вокруг и не думает отступать. В экипаже темно, хоть глаз выколи. Может быть, я ошибаюсь, но кажется, почернение стекол в дверцах это результат действия всё того же запирающего экипаж конструкта. Ну и ладно. Сейчас мне это не интересно. Важно другое. Первый шаг на пути к своему освобождению я сделал, теперь нужно двигаться дальше. Я молюсь, чтобы моя идея сработала. Щупы скользят по стенам экипажа, и через пару минут я облегченно вздыхаю. Есть! На боковых стенках манипуляторы находят держатели для светильников. Четыре штуки, но мне хватит и двух… Должно хватить. Пропускаю через ближайшие ко мне по паре десятков щупов, концы которых плотно охватывают металл наручников и мои собственные запястья. И… раз! Твою дивизию!!!
Стискиваю зубы, чтобы не заорать от боли, но тут же заставляю себя повторить упражнение, и еще один рывок сопровождается скрипом экипажа, звоном порванной цепочки наручников и моим сдавленным стоном. Чтоб я еще раз согласился на такой эксперимент… лучше застрелиться.
Трясу руками, горящими, что называется, от локтей до ногтей. Тянущая боль в плечах потихоньку отступает, и я судорожно выдыхаю, одновременно стряхивая с ресниц выступившие слезы. Чуть напополам себя не порвал! Тоже мне, палач-мазохист… Ох.
Простейший заговор кое-как унимает боль в пострадавших от рывка руках, и я, подвесив под потолком светлячок, наконец, могу спокойно рассмотреть результаты моего самоубийственного физического опыта. Обрывки цепочки, соединявшей наручники, выглядели довольно жалко. Одно из звеньев, кажется, попросту разорвало пополам, а остальные выглядели так, словно их старательно и долго вытягивали. Однако.
