Воин-ментат вывел женщин в коридор, вернулся в зал и затворил двери с грохотом, отдавшимся под высокими сводами помещения. Сделав это, Гават застыл в дверях.
— Итак, я вижу, что ты не простил меня, мой сын. — Елена раздраженно нахмурилась. Туфир отошел от двери — оружие в человеческом облике. Дункан встал в боевую стойку.
— Как ты можешь говорить о прощении, матушка, если утверждаешь, что не было никакого преступления?
Елена пробуравила Лето взглядом, но не сказала в ответ ни слова.
Дункан был озадачен и встревожен. Он плохо помнил жену своего возлюбленного старого герцога. Это была суровая властная женщина, а он тогда был мальчишкой, который только что сбежал от Харконненов.
Бледный от сдерживаемой ярости, Лето сказал:
— Я надеялся, что ты останешься в монастыре, разыгрывать притворную скорбь и размышлять о своей виновности. Я думал, что тебе ясно, что тебя больше не приглашают в Замок Каладана.
— Совершенно ясно. Но у тебя нет наследников, и пока я единственная твоя кровная родственница.
Подавшись вперед, Лето буквально пылал от ярости.
— Династия Атрейдесов продолжится, не тревожься на этот счет, матушка. Моя наложница Джессика находится в Кайтэйне и скоро родит моего ребенка. Так что можешь спокойно возвращаться в монастырь. Туфир не откажется от удовольствия обеспечить тебе безопасный проезд.
— Ты даже не знаешь, зачем я приехала, — сказала она. — Тебе придется меня выслушать.
Елена говорила непререкаемым тоном, исполненным родительского авторитета, который Лето помнил с детства. В душе всколыхнулись воспоминания об этой женщине.
Смутившись, Дункан снова по очереди посмотрел на лица присутствующих. Ему никогда не говорили о причинах отъезда леди Елены, хотя он не раз спрашивал об этом.
Лето сидел в кресле неподвижно, как статуя.
— Намеки и упреки?
— Нет, я хочу обратиться к тебе с просьбой. Я буду просить не за себя, а за твоих родственников по материнской линии, за семейство Ришезов. Во время преступного нападения императора на Корону погибли сотни людей, многие тысячи ослепли. Граф Ильбан — мой отец. Во имя гуманности я прошу, чтобы ты предложил свою помощь. При богатстве нашего, — ее лицо побагровело, — твоего Дома ты можешь предоставить Ришезу материальную и медицинскую помощь.
Лето удивился, услышав такую просьбу из уст матери.
— Я знаю об этой трагедии. Ты просишь меня воспротивиться воле императора, который нашел Ришезов виновными в нарушении имперского закона?
Елена сжала в кулак руку, затянутую в перчатку, и высоко вскинула подбородок.
— Я полагала, что ты помогаешь людям, которые больше всего нуждаются в помощи. Разве не в этом заключается путь Атрейдесов, путь чести? Разве не этому учил тебя Пауль?
— Как ты смеешь учить меня?
— Или Дом Атрейдесов хочет прославиться лишь своими актами агрессии, такими, как жестокое нападение на Биккал? Уничтожить любого, кто не согласен с тобой? — Она насмешливо взглянула на сына. — Ты напоминаешь мне грумманского виконта. Это и есть наследие Дома Атрейдесов?
Ее слова больно жалили герцога. Он откинулся на спинку кресла, чтобы скрыть неловкость.
— Как герцог, я делаю то, что должен делать.
— Тогда помоги Ришезам.
Дальнейший спор был лишен всякого смысла.
— Я подумаю об этом.
— Ты гарантируешь это, — твердо возразила Елена.
— Возвращайся к Сестрам-отшельницам. — Лето встал, и Туфир Гават шагнул вперед. Дункан Айдахо поднял шпагу и встал с другой стороны от леди Елены. Она узнала эту шпагу и внимательно вгляделась в лицо Дункана, но не поняла, кто это. Он сильно изменился с тех пор, превратившись из девятилетнего мальчика в сурового воина.
Лето разрядил напряжение, велев своим людям встать по местам.
— Я удивлен тем, что ты учишь меня состраданию, матушка. Но, хотя я и хорошо тебя знаю, я все же соглашусь с тобой. В такой ситуации надо действовать. Дом Атрейдесов окажет помощь Ришезам, но при том условии, что ты немедленно покинешь замок. — Лицо Лето приняло еще более жесткое выражение. — И никому об этом не рассказывай.
— Хорошо. Я не скажу больше ни слова, сын мой. Елена резко повернулась и так быстро пошла к выходу, что Гават едва успел открыть тяжелую дубовую створку. Уже после того, как леди Елена и три ее спутницы вышли из замка в сгущавшуюся темноту ночи, Лето едва слышно вымолвил слова прощания…
Пораженный Дункан подошел к Лето, который неподвижно сидел в кресле. Лицо оружейного мастера было пепельно-серым, глаза расширены.
— Лето, что все это значит? Почему никто не рассказал мне о пропасти между вами и не объяснил мне ее причин? Леди Елена — ваша мать. Люди будут говорить об этом.
— Люди всегда что-то говорят, — философски заметил Гават.
Дункан взошел по ступеням помоста к креслу, на котором сидел Лето, крепко ухватившись за подлокотники. Герцогский перстень оставил вмятину в прочном дереве.
Наконец Лето очнулся и посмотрел на Дункана затуманенным взглядом.
— Дом Атрейдесов пережил множество трагедий, а наша история скрывает множество тайн, Дункан. Ты же сам знаешь, что мы скрыли вину Кайлеи в гибели клипера, ведь не кто иной, как ты занял место Суэйна Гойре, бывшего начальника моей дворцовой стражи, отправленного в изгнание. Мой народ никогда не узнает правду об этом, как и… о моей матери.
Дункан все еще не понимал, к чему приведет этот разговор.
— Какую правду о ней, Лето?
Ментат выступил вперед, сделав предостерегающий знак.
— Мой герцог, было бы не слишком мудро… Лето поднял руку, остановив Гавата:
— Туфир, Дункан имеет право знать все. Когда он был ребенком, на него пало обвинение в том, что это он испортил быка. Сейчас он должен наконец все понять.
Гават опустил голову.
— Если вы должны, то говорите, хотя я возражаю. Секрет не становится строже, когда его слышат многие уши.
Медленно подбирая слова, Лето долго рассказывал Дункану об участии леди Елены в покушении на старого герцога, о том, как она, с помощью нанятого ею конюшего, отравила быка, который, взбесившись, убил во время корриды всеми почитаемого герцога Пауля.
Дункан был поражен до глубины души.
— Мне очень хотелось казнить ее, но она, несмотря ни на что, моя мать. Да, она была виновна в убийстве, но я не мог стать убийцей собственной матери. Поэтому я сослал ее к Сестрам-отшельницам, где она и останется до конца своих дней.
Он оперся тяжелым подбородком о сжатый кулак.
— Суэйн Гойре, в тот день, когда я приговорил его к охране матери, сказал, что настанет день, когда меня назовут Лето Справедливым.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
