— Вот и я об этом подумал.
— Полагаете, Мюллер врет?
— Уверен. В последние дни головы сложили ребята и повыше чинами, чем Шталь. Но гестапо заинтересовалось именно русским. Нет, Хеллмер, что-то мудрит наш папаша-Мюллер. Либо русский носит в себе нечто такое, о чем мы не подозреваем. И гестапо кочет использовать его в своих целях. Либо наш Шталь сам принимал активное участие в заговоре. Сволочь.
— Но ведь тогда, Отто, наша затея может провалиться,
— Ни в коем случае. — Скорцени встрепенулся. — Не допустим. Приготовь машину. Мюллер обещал выпустить русского к вечеру? Обещал. Вот мы вечером его и встретим. Прямо возле дверей гестапо. И пусть только попробуют нам его не отдать.
* * *
Как только Курков покинул расположение части, Литценберг подошел к нему сзади, ухватил под руку и прошептал:
— Не спешите. Идите медленно. Нам пока некуда торопиться.
Вознамерившись вырвать руку, Сергей резко обернулся на голос и оторопел:
— Берта?!
— Тихо. — Литценберг быстро и незаметно осмотрелся по сторонам. — Вас только что арестовало гестапо. По какой причине, вы не знаете. Но испуганы. А испуганные люди не удивляются. За нами наблюдают. А потому ведите себя как арестант. Сейчас мы сядем в машину и отправимся в одно место. В данный момент я для вас сотрудник гестапо. Да, да, и не делайте удивленных глаз. Так нужно. Тому человеку, который будет вас допрашивать, рассказывайте все. Абсолютно все! Всю правду. Его интересует смерть Шталя. Ваше участие в подавлении заговора. Ваше появление в Берлине. Впрочем, по последнему пункту ссылайтесь на Скорцени. В конце концов, это он привез вас в столицу. Вот пусть и отвечает. И какого черта вы убили этого Шталя? — в голосе Берты-Литценберга прозвучало раздражение. — Нам теперь только расследования не хватало.
— Он стал подозревать меня. И довольно обоснованно. Помните офицера возле церкви?
— Так это был он?
— Да. К тому же ему удалось выяснить, что ни в каком университете вы не преподаете. Так что если бы не его смерть, даже не знаю, как бы мы выкрутились.
— Думайте, как будете выкручиваться сейчас. Впрочем, материала у них на вас нет. А Скорцени стоит за вас горой. Кстати, не знаете, почему?
— Насколько я смог понять, у него на меня имеются какие-то планы. Что-то вроде диверсии или террористического акта.
— Где?
— Место проведения еще не обсуждалось. Но готовят меня усердно.
— Помимо физических тренировок чем еще занимаетесь?
— Английским языком. Усиленно. Только последние два дня выпали.
— Интересно…
Куркова усадили на заднее сиденье. «Берта» сел спереди и за всю дорогу не проронил больше ни слова.
* * *
Геббельс жестом пригласил Шпеера сесть. А сам, как будто не доктор пришел к нему, а он вызвал министра военной промышленности к себе, начал говорить первым:
— Я все время думаю, сколь бездарный дилетантизм проявили наши генералы, когда попытались взять власть в свои руки. — Геббельс именно так и произнес: «наши генералы». Шпеер напрягся. — Да, герр Шпеер. Такова человеческая сущность. Предавать. Ни одно животное не способно на предательство. Ему противоестественно это чувство. Любому животному. Кроме человека. А потому делаем вывод: человек — не животное. Впрочем, это не означает, что обезьяна, получив в руки автомат, может им воспользоваться. Так и наши генералы. Бездарности. Не смогли использовать то, что уже было в их руках, по назначению. И довести дело до конца. Вы со мной согласны, доктор?
— Естественно, господин рейхсминистр.
— Да, доктор, в отличие от военных мы, сугубо гражданские лица, умеем сохранять верность идеалам.
«Либо сейчас идет очередная проверка, — подумал Шпеер, — либо предстоит откровенный разговор».
— Какие идиоты! — продолжал тем временем Геббельс. — Какое ребячество! Я бы на их месте действовал иначе. Вот скажите мне, доктор, почему они не захватили радиостанцию и не обратились к нации со своими лживыми призывами? Почему они решили обойтись только военными станциями? Или они предполагали, что если военные придут к власти, то перед ними на колени упадут и партия, и СС, и гитлерюгенд? Подумать только: поставить часовых у ворот нашего министерства и не помешать мне связываться по телефону с кем угодно! Они даже не сообразили отключить мой телефон! Оказаться в таком выиграшном положении и так бездарно его упустить… Жалкие дилетанты!
— Может, они рассчитывали на гражданское повиновение?
— На что? Не смешите меня. У нас не может быть гражданского повиновения. Мы — нация господ, а лидирующая нация не может повиноваться. Вот традиционное воинское повиновение существует, здесь я с вами, пожалуй, соглашусь. Они считали само собой разумеющимся, что офицеры и солдаты будут беспрекословно выполнять их приказы. Но этого не произошло, что и обрекло их на поражение. Они забыли, что за последние годы национал-социалистическое государство научило немцев великолепно разбираться в политике. Как внешней, так и внутренней. В наши дни невозможно заставить людей автоматически исполнять приказы кучки генералов. Толпа будет слушать только лидера. Ту личность, что ведет за собой весь народ. — Геббельс резко прекратил словословие и спросил: — Вы о чем-то хотели со мной посоветоваться?
«Да, Гитлер действительно прекрасно разбирался в людях, если сумел откопать такого Цицерона», — подумал Шпеер. Раскрыв папку, он извлек из нее несколько исписанных листов, которые разложил на столе:
— Вот схема города, точнее, маршрута проведения траурной церемонии. Естественно, я исходил из того, что собой представляют улицы столицы на данный момент.
— Какой церемонии? — Геббельс совсем забыл, что поручил Шпееру подумать об организации проведения национального траура, а точнее, похорон погибших во время покушения офицеров. — Ах, да… Простите, мой друг. Много работы. Очень много работы. Итак?.. — Он склонился над столом и внимательно все просмотрел. — Довольно любопытно. А почему факелы? Вы что, собираетесь хоронить генералов ночью?
— Нет, герр Геббельс. Вечером.
— Почему именно вечером?
— Насколько я слышал, на ночь намечены факельные шествия.
— Как в старые добрые времена?
— Совершенно верно. Только я бы от данной идеи отказался. Аргумент — авиация противника.
Геббельс хлопнул ладонью по разложенным рисункам:
— Действительно, асы нашего болтуна Германа, — последние два слова он произнес с ярко выраженным сарказмом, — давно уже не главенствуют в небе. Англичане хозяйничают над Берлином, как у себя дома. Впрочем, Геринг отдал им небо еще в начале войны. Что ж, обойдемся без факелов. В таком случае перенесите церемонию на день. Или утро. Разницы не вижу.
