Со времени отъезда Кати пошел уже пятый день…
— Мама, — шепотом спрашивает Алина, — когда же мы переедем в город?
Марина уходит с дочерью на большую скамейку и долго что-то объясняет ей. Они сидят рядышком, как две подружки, Алина изо всех сил старается заменить маме Катю.
— Мы пойдем посоветоваться. Не ходите за нами, — строго говорит она младшим сестрам.
Но они не советуются. Мама сама ждет совета.
— Я сказала товарищам, что хочу уехать на Украину… Сейчас они решают вопрос, как помочь нам. А пока просили меня посидеть с вами на даче…
— Но почему же так долго, мамочка? Ведь уже становится холодно. И потом, я пропускаю гимназию… — зябко поводя плечами, говорит Алина.
Но мать ничего не может ей сказать. Она сама беспокоится, что так долго нет никаких указаний от товарищей.
— Подождем еще недельку… Кстати, вернется Леня… Мне надо с ним серьезно поговорить, — отвечает она дочери.
Алина замолкает. Ей кажется, что уже давно все ее подруги учатся, одна она все еще сидит на даче. Алине не нравится и переезд на Украину: ей жаль расстаться со своими подругами и особенно с Бебой. Алина любит свою гимназию, но она молчит. Ей жаль маму. Маме так тяжело без Кати… И от папы уже давно-давно нет писем… Алина уже не спрашивает о нем…
— Будем ждать, Алина, — поднимаясь со скамьи, устало говорит мать.
Девочка смотрит на нее с глубокой грустью, но, верная Катиному завету, безропотно отвечает:
— Конечно, подождем, мама.
Оставшись одна, Марина неподвижно сидит в кресле. Она думает о Кате, о муже, думает о своей трудной жизни, о детях, которые так болезненно чувствуют свое одиночество.
Но Марина не плачет. Тонкая морщинка прорезает ее лоб, темные ободки вокруг ее светлых глаз с каждым днем становятся глубже, в длинных косах серебрятся новые ниточки… Марина не думает о себе, она думает о детях… Она всегда там, где готовы брызнуть, слезы… Чаще всего она с Мышкой. Но однажды, спрятавшись в уголок террасы, тихонько всхлипывает Динка.
— О чем ты? — спрашивает мама.
— Я боюсь… что… Ленькин… пароход вдруг… утонет… — безутешно шепчет Динка.
Мама, всплеснув руками, поднимает ее голову, смеясь вытирает ей лицо своим платком.
— Пароход не утонет, — говорит она, и Динка успокаивается.
Пароход и правда не тонет, но откуда же может знать Марина, сколько горьких слез еще готовит судьба ее дочке…
Глава семьдесят восьмая
ПАДАЮТ ЖЕЛТЫЕ ЛИСТЬЯ…
![]()
Марина сидит на крыльце. Сбоку, под большим теплым платком матери, прилепилась Мышка. По другую сторону — Алина. А около колен, как всегда, сжалась в комочек Динка…
Солнце уже давно спряталось. Свежий ветер сметает в кучи сухие листья… Желтыми листьями усыпано и крыльцо… Медленно кружась, падают они на головы детей, на пушистые косы Марины…
Поредел и словно вымер сад. Опустели цветочные клумбы. Пусто и грустно в маленькой даче. Давно-давно не слышно здесь веселого шума голосов, детского смеха. Все реже и реже бегает на обрыв Динка.
«Нас и так мало осталось…» — думает она, глядя на печальные лица сестер и матери. Каждый вечер сидят они теперь на крылечке, но все грустней и грустней это тихое сидение на опустевшей даче. Лежит на коленях Марины раскрытая книга…
— Не надо читать, мамочка! Посидим так… — просят дети. Марина смотрит на их осунувшиеся, вытянутые лица, глубокая усталость охватывает ее. Кажется, что иссякли все слова утешения, не звучит смех, и вместо веселой улыбки горькая складочка ложится у губ.
— Давайте споем что-нибудь… — предлагает Марина, стараясь вспомнить бодрую, веселую песню, но вместо этой песни на память невольно приходят другие. — «Поздняя осень, грачи улетели…» — запевает она и, с невеселым смехом обрывая себя, машет рукой: — Нет, не эту!
— Давайте дяди Лекину: «Так ветер всю красу наряда с деревьев осенью сорвет…» — тихо начинает Динка.
— Нет-нет, я сейчас вспомню… — говорит Марина, но песни, веселые песни, не приходят ей на ум. — Давайте я скажу вам стихи, — предлагает она. — Вот Шевченко. Вы ведь любите Шевченко?
— Мы любим… — хором откликаются дети. Марина читает стихи. На последних строчках голос ее звучит все тише и неуверенней:
…i не знаю, Чи я живу, чи доживаю, Чи так по свiту волочусь, Бо вже не плачу и не смiюсь…
Нет, не читается сегодня, — решительно говорит Марина. Маленькая сиротливая кучка сдвигается ближе…
— Мы не можем петь, мамочка. Нас так мало… Нас было много раньше, жалобно говорит Мышка.
Никто не отвечает ей… Стучит оторванной ставней ветер, а кажется всем, что в уголке террасы стучит швейная машинка, а может, это стучит в калитке Марьяшка своей неизменной ложкой… А может, в кухне месит тесто Лина, налегая на доску…
Динка смотрит на сад, и каждый падающий лист представляется ей цветным флажком, взлетающим над забором И Динка не выдерживает.
— Мама, почему у нас все время какое-то горе? — уткнувшись в колени матери, спрашивает она.
— У нас нет горя! — резко отвечает Марина, словно встряхнувшись от тяжкого сна. — У нас никто не умер… Папа жив, Костя жив… Лина недавно приезжала… У нас нет горя… а если бы даже оно и было, то мы не поддались бы ему, не опустили головы… Надо думать о хорошем, а не о плохом, Дина!
— Конечно… — неуверенно поддерживает ее Алина. — Если Катя поехала, так ведь она поможет Косте и другим несчастным людям…
— А Лина вышла замуж за хорошего человека. Малайку, — это ведь тоже надо радоваться, да, мама? — стараясь попасть в тон сестре, предположила Динка.
— А папа наш любит нас… и тоже мы радуемся… — высунув из-под платка распухший нос, добавила Мышка. Марина откинула назад голову и засмеялась.
— Значит, у нас нет горя? — весело сказала она. — Вот видите! Надо уметь во всем находить хорошее! Горе — это враг человека, с ним надо бороться не слезами, а мужеством! — твердо закончила Марина.
— Ну да! — вдохновленная ее словами, встряхнула головой Динка, — Горе это враг! Но мы не поддадимся! — И, решив сразу проявить мужество, она вскочила и показала сестрам шиш. — Вот ему!
Алина шутя хлопнула ее по руке, все засмеялись.
— и еще… — сказала Марина, радуясь, что дети развеселились. — Еще часто бывает, что за горем следует радость… Вот как на небе: тучи, тучи, и вдруг солнышко…
— Динка! Вый-ди! Вый-ди! — вдруг раздалось за забором.
— Арбузы кричат! — засмеялась Динка и побежала к калитке.
Навстречу ей выдвинулся Трошка; круглая физиономия его лоснилась от удовольствия.
— Погоди, я скажу… — оттолкнув выпрыгнувшего из кустов Миньку, заторопился он. — Слышь, Динка! Пароход «Надежда» вышел из Казани! Мы от Минькиного отца узнали! Динка взвизгнула, хлопнула калиткой и помчалась к даче.
— Мама, мама! Ленька едет! — кричала в буйной радости Динка — Ленька едет! — повторяла она, ликуя и кружась.
— Ну вот, и пришла радость! — сказала с облегченным сердцем Марина.
— Но ведь это только для Динки… — разочарованно откликнулась старшая девочка.
— И для меня! — выскочила вдруг Мышка.
— И для нас! — строго сказала Марина. — Нам всем нужен такой верный, стойкий товарищ, как Леня.
— Он старше меня? — ревниво спросила Алина. Мать ничего не ответила. Она смотрела на младшую дочку и радовалась ее радости. Широко раскрыв руки и закинув голову, Динка смеялась и пела, кружилась и падала, надувая пузырем платье… Скучные осенние листья вдруг ожили. Красные, желтые, оранжевые, как разноцветные птицы, они веселыми стайками слетали с деревьев на голову и плечи девочки.
И Марине снова захотелось, чтобы на крыльце бодро и радостно зазвучали голоса детей.
— Ах, как же я не могу вспомнить ни одной хорошей песни! — с досадой сказала она, проводя ладонью по лбу и тщетно роясь в своей памяти. — Вспомните хоть вы, Алина, Мышка!
