к себе. Не мог не внушать… Если только не переводить взгляд в другую сторону, где вовсе не спрятанный с глаз долой,
«в нежилую, запертую комнату», а выставленный напоказ красовался другой его – и, похоже, подлинный – портрет. Его не закрывало
«пурпурно-золотое покрывало», как в романе Уайльда («Портрет Дориана Грея»). Нет, каждый мог открыто
«читать постыдную правду» о Железняке.
Звали это «отвратительное лицо» Николаем Григорьевичем Железняковым. Время от времени оно издавало «заунывным, глухим голосом все то же одно, излюбленное им, слово: – Сма-е-е-рть!.. – Сма-е-е-рть!.. – Сма-е-е-рть!» (Бонч-Бруевич). «Больная, полусумасшедшая улыбка» сразу же искривляла рот этого картинного матроса – старшего брата матроса Железняка. Он схватывал стакан и жадными глотками выпивал оттуда чистый спирт.
Его братишка, анархист с миловидным лицом, задрапированный в овечью большевицкую шкуру, иногда зло осекал Николая, но тут же «улыбался с тайным злорадством своему безобразному двойнику» (О. Уайльд). А тот, продолжая повторять все одно и то же свое откровение: «– Сма-е-е-рть!.. – Сма-е-е-рть!.. – Сма-е-е-рть!» – вдруг судорожно брался за наган, и тогда другие матросы, бывшие в той же комнате, где сбились в горстку несколько случайных, беззлобных офицеров, пускались в «сатанинский танец смерти» (Бонч-Бруевич). Особенно выразительны были их руки. Они вылетали, как змеи, хватали кого-то невидимого за горло, душили, ломали его шею. И все раздавался голос дьявольского пресвитера Николая: «– Сма-е-е-рть!.. – Сма-е-е-рть!.. – Сма-е-е-рть!»
В те революционные дни этот дом был «одним из самых опасных гнезд» в Петрограде, и люди, здесь «вставшие на якорь», были почище многих бандитов. Тот же Николай Железняков, чьи следы теряются, занесенные вьюгами Гражданской войны, успел от нечего делать застрелить почти полсотни человек. Дело же это очень простое, втолковывал он Бонч-Бруевичу: «Трах! – и готово! Кувырк! Глазами хлоп! А я его в лоб, если еще жив».
Когда 5 января 1918 г. депутаты Учредительного собрания собрались на свое первое заседание в Таврическом дворце, охранять его были назначены «братишки» – солдаты и матросы. Начальником над ними был поставлен матрос Железняк.
Собрание, о котором мечтали несколько поколений русских интеллигентов, архистрашно не нравилось Ленину. Всего были избраны 715 депутатов, в том числе 370 правых эсеров и центристов, 175 большевиков, 86 депутатов от национальных групп, 40 левых эсеров, 17 кадетов, 15 меньшевиков и 2 народных социалиста. В Петроград сумели приехать 463 депутата, но и среди них большевики и солидарные с ними левые эсеры оставались в меньшинстве (38,5 %).
Председателем собрания был избран правый эсер Виктор Михайлович Чернов (1873–1952). Эсеры намеревались сформировать и новое – законное – правительство во главе с Черновым, в которое приглашали представителей всех социалистических партий. Оно должно было отобрать власть у Совета народных комиссаров, правившего страной вот уже два месяца после Октябрьского переворота.
Пока же, за первый день работы, были приняты Постановление о государственном строе («Государство Российское провозглашается Российской Демократической Федеративной Республикой, объединяющей в неразрывном союзе народы и области, в установленных федеральной конституцией пределах, суверенные»), Декларация в пользу всеобщего демократического мира и основные десять пунктов Закона о земле, который передал землю в народное достояние без выкупа.
Заседание затянулось до глубокой ночи, а затем и до утра. К четырем часам утра зал покинули и большевики, и левые эсеры. В окружении солдат и матросов, взявших оружие на изготовку, а то и шутейно целившихся в депутатов, остались только «враги революции», затеявшие, на взгляд караульных, нудное толковище.
К тому же исход собрания, знала охрана, был предрешен. Ленин распорядился дать депутатам поговорить, а когда они разойдутся по домам, закрыть Таврический дворец и на следующий день никого туда не пускать. Однако депутаты словно «спешили надышаться перед смертью». Прения все продолжались. Из мрачного, темного зала доносились уже не голоса, а отголоски свободы, которую не удалось отстоять из-за большевицкого восстания.
Наконец, в пятом часу утра на трибуну поднялся матрос Железняк и сообщил Чернову: «Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения, чтобы все присутствующие покинули зал заседаний, потому что караул устал».
Учредительное собрание было закрыто раз и навсегда. Демократический путь развития стал для России невозможен. Факел свободы был потушен. В стране начиналась Гражданская война. Искорки от «факела свободы» еще будут разлетаться по стране, разгораться в отдельных ее городах, но так же неизменно будут гаснуть, поочередно растаптываемые то красными, то белыми. В Самаре ненадолго придет к власти Комитет членов Учредительного собрания (Комуч); в сентябре 1918 г. в Уфе возникнет Временное Всероссийское правительство (Директория), которое затем переедет в Омск, где 18 ноября будет разогнано военными. Съезд членов Учредительного собрания, заседавший осенью то в Екатеринбурге, то в Уфе, будет разогнан 30 ноября. Часть членов съезда будут арестованы, доставлены в Омск и расстреляны.
К концу страшного 1918 года караул устал всюду. Время мирных споров прошло. Разгорелась война на полное истребление «тех, кто не с нами». Для этой страшной стихии и «прирожденный вождь» Железняков был всего лишь щепкой в огне.
«Его время неотвратимо подходило к концу, – подытоживает его сатанинский путь писатель М. Ю. Сорвина в очерке «Скромное обаяние целесообразности». – В начале мая 1919 г. он уже командовал бронепоездом, в конце мая подавлял восстание атамана Григорьева, в июле был переброшен на фронт борьбы с Деникиным. 25 июля 1919 г. матрос Железняк погиб в бою с войсками кубанского атамана Андрея Шкуро» («Знание – сила», 2017, № 6). Возможно, к этому времени он уже давно устал не только караулить «контриков» или воевать с ними, но и жить.
Свобода – это всегда свобода для инакомыслящих
1918 г.
Ученица Маркса и Энгельса, соратница Ленина и Троцкого и их вдумчивый критик, она была зверски убита в разгар революционных событий в Германии. К ее могиле и сегодня, сто лет спустя после ее казни, приходят десятки тысяч людей, которые ее помнят и почитают.
На Западе Роза Люксембург (1871–1919), приглаженная, политкорректно адаптированная, давно стала символом борьбы за свободу, иконой левого движения. Ее знаменитая фраза «свобода – это всегда свобода для инакомыслящих» – сегодня девиз многих оппозиционных политиков во всем мире. Ее воспринимают как призыв всегда прислушиваться к мнениям любых меньшинств, хотя сама Роза Люксембург не была ни демократом, ни толерантным политиком.
Эти сто лет, прошедших со дня ее мученической смерти, многое изменили в мире, в котором мы живем. Родившаяся в год образования Германской империи, она была феминисткой в обществе, где женщины даже не имели избирательных прав. Была уроженкой Польши, когда на политической карте мира не было Польши, давно поделенной между соседними державами. Была еврейкой, когда антисемитизм повсеместно был нормой жизни. Была инвалидом
