века. Через меня она связалась с Рысей Чепулис. Она принимала нас с явной радостью, она жила одна, иногда ее навещал сын. Телефон, в отличие от того, как это было в других знакомых нам домах, звонил редко. Однажды разговор зашел о революции и реформах, мои слова о том, что революция – это кошмар, что лучше ее избежать и вовремя провести необходимые реформы, изумили и шокировали ее. Наверное, никто в ее присутствии не высказывал такого мнения о революционерах… Мои впечатления об ученой, глаза которой так и не открыл ни один лагерь, недавно подтвердил наш хороший знакомый из Петербурга. Мы оба не хотели участвовать в сборнике, посвященном ее памяти, инициированным ее сыном – наши чувства не соответствовали юбилейному изданию…
Потомок рода Штакельбергов
У Юрия Штакельберга, фигуры очень яркой и красочной, достойной, чтобы о нем помнить, была рабочая комнатка в коммунальной квартире в престижном районе Фонтанки. Мы познакомились в Москве, потому что Илья Миллер втянул его в работу при издании материалов и документов Январского восстания. Он работал хранителем в Государственной публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина и поражал своими обширными познаниями в области нумизматики и сфрагистики, а также истории Польши XIX века. Он был очень хорошо знаком с фондами ленинградских и московских архивов, поэтому был отличным помощником не только при проведении архивных поисков. Институт славяноведения АН СССР предоставил ему возможность публикации его работ. Позже большинство из них было издано в Польше с помощью профессора Стефана Кеневича, который высоко ценит Штакельберга как ученого и как человека. Не знаю, знал ли он его судьбу, но, должно быть, догадывался, судя по его фамилии, что она была не из легких. Мы тоже узнали о ней не сразу.
Сын геолога Ивана Ивановича Штакельберга, потомка известного рода, подписывавшегося уже обрусевшей формой фамилии, и химика – Эстер Ваткиной[204], учился в одной из ленинградских школ, одновременно посещал Клуб юного историка при Дворце пионеров, а летом 1941 г. участвовал со всей группой в работе археологов под Новгородом. Он был там, когда началась война, с большим трудом добрался до своих и с ними пережил самую тяжелую блокадную зиму. Летом 1942 года он был эвакуирован с группой истощенной от голода молодежи в Куйбышевскую область. После окончания школы поступил в Куйбышеве (ранее и теперь – Самара) на исторический факультет пединститута, а в 1944 году перевелся в Ленинградский университет. Как у человека из бывших (так называли людей дворянского происхождения) по линии отца, жизнь была непростой: ему пришлось перевестись в «экстернат» и работать экскурсоводом в Музее героической обороны Ленинграда (вскоре закрытом под предлогом ремонта); по окончании учебы он зарабатывал на жизнь как «временный» сотрудник Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. 31 октября 1948 г. он был арестован (вероятно, в рамках борьбы с космополитизмом, а может быть, вспомнили о его плохом происхождении?). 22 февраля 1949 года он был приговорен к 25 годам исправительно-трудовых лагерей. Там он также потерял здоровье и получил профессию «зольщика-подвозчика» и «кочегара и машиниста паровой машины». В 1957–1958 годах, после освобождения в рамках хрущевской оттепели, он поселился в городе Луга и наладил контакты с Ленинградским филиалом Института истории АН СССР, для которого готовил археологические экспедиции (в одной также участвовал). После реабилитации 12 марта 1960 г. вернулся в родной город и как инвалид 2-й группы был трудоустроен с 1 августа в библиотечную группу коллектора массовых и научно-технических библиотек «Ленкнига». Отсюда ему удалось вернуться на прежнее место работы. Его продвигали с трудом, в конце жизни он уже был куратором. Об университете и академии наук можно было и не мечтать. Единственное, что ему удалось, это вернуться в комнату на Фонтанке, где мы и застали его за работой. О прошлом мы не говорили. Мы систематически переписывались с ним, как и со многими другими.
Юрий Штакельберг в своей комнате на Проспекте Ветеранов
Когда у нас началась кампания по открытию личных дел органов госбезопасности и разоблачению информаторов, я написала ему в одном из писем, что нам совершенно неинтересно, кто на нас доносил, и что мы предпочитаем не знать об этом, чтобы не отравлять себе жизнь. В ответ Юрий Иванович 8 сентября 1992 г. писал, что прекрасно понимает наше нежелание читать свои дела, поскольку в свое время ему пришлось (по необходимости) ознакомиться с материалами своего дела. По возвращении он встретил двух «друзей» – один без тени смущения поприветствовал его и поздравил с возвращением, а другая заявила, что считает, что он по заслугам познакомился с Сибирью. Юрий Иванович полагал, что это явление является наднациональным и не связано с территориальным делением, и советовал не прощать, а просто удалить из головы и своей жизни. Это явление подобно существованию карманным воров. Временами мы не ощущаем на себе результаты их деятельности – не пойман, не вор. А если схватим за руку, то, что с таким делать? На этот вопрос нет ответа. А начинать, по его мнению, надо именно с ответа – ведь даже публикация фамилий ни к чему не приведет – люди будут, несмотря ни на что, по-разному оценивать «значимость» их деятельности. Остается лишь отвращение, но не всем оно дано – вошь не у меня в волосах, зачем же чесаться?
Спустя годы он «получил» квартиру в хрущевке – две комнаты на троих: жены, его самого и их сына. У него был этот «кабинет» на Фонтанке (возможно, вся квартира когда-то принадлежала семье, но мы не решались об этом спросить). После перемен 1990-х годов такое место в самом центре стало лакомым кусочком, поэтому под видом капитального ремонта жильцов выселили. Штакельберг был последним, кто покинул здание, после того как были уже отключены вода и электричество. Многие из его бумаг и книг были потеряны во время переезда. С этого момента ему пришлось ютиться в двух маленьких комнатах со всей семьей, которая выросла и насчитывала уже пять человек (он, жена, сын, невестка и внук). Как и все хрущевки, к 1980-м годам она производила ужасное впечатление: неотремонтированные лестницы, сыплющаяся штукатурка, грязь и сорняки вокруг. А посреди квартиры – комната, заваленная бумагами, коробками с папками, книгами, с небольшим рабочим столом и спальником. Мы пили чай на большой кухне. К тому времени Юрий Иванович уже полностью ослеп, но продолжал стараться работать, наняв секретаря.
Юрий Иванович был чрезвычайно отзывчивым человеком. Многие наши исследователи получали от него копии, переписанные документы, а затем и фотокопии, не говоря о разной информации, которую
