Театр войны столько же терпел от французов, как и от нас. Шампания была совсем разграблена. Солдаты наши имели дар находить зарытое вино в огородах разоренных селений. Тогда славилось во всей Франции вино 1811 года, которое они называли vin de la comete,[180] по причине кометы, показавшейся в том году. Найденные бочки развозились по эскадронам или по ротам, ставились стоймя, дно вышибалось обухом топора, и всякий приходил черпать вино, чем ни попало; оставшееся же разливалось по лагерю.
Когда Наполеон обходил нас и государь решился идти к Парижу, кавалерийский корпус Винценгероде был назначен для следования за французской армией, дабы скрыть наше движение. И пока Наполеон поспешно, большими переходами, шел к Шалону, мы за ними же приближались к Парижу.
Мы встретили на пути своем корпус генерала Мармона, который шел на присоединение к главной французской армии. Встреча сия случилась на переходе неожиданным образом, и австрийский генерал Фримон первый вступил в дело. Мы подвигались равнинами, без дорог, почти до самого Парижа с музыкой и песельниками. Как скоро мы услышали выстрелы, конница прибавила шагу, но пехота отстала и не участвовала в славном сражении под Фер-Шампенуазом, где одна действовала только конница наша.[181]
Когда неприятель стал показываться, Курута приказал мне находиться при легкой гвардейской кавалерийской дивизии, которая вступала в бой. Я примкнул к лейб-гвардии Драгунскому полку, который поэскадронно шел в атаку под пушечным огнем. Я поместился перед эскадроном у знакомого капитана и скакал вместе, но схватки не было, и полк остановился под выстрелами.
Между тем на нашем левом фланге показались неприятельские фланкеры, которые прикрывали большую колонну пехоты, отступавшую к Фер-Шампенуазу. Против них драгуны выслали своих фланкеров, с которыми и я выехал, и завязалась перестрелка. Неприятельские фланкеры были многочисленнее наших; но они несмело поступали, потому что видели большие резервы наши. Ободренный их нерешительностью, я поскакал во весь дух на одного французского офицера, который все время впереди разъезжал и ругался.
– Tiens… le Russe, – кричал он мне. – Poltron, tu ne t’aviseras jamais de me combattre tête-à-tête; viens voir la route de Paris,[182] – продолжал он, указывая на нее саблей.
Я скакал с одним драгуном; он же был окружен многими всадниками, которые стали объезжать меня. Я бы непременно попался в плен или был бы изрублен, если бы не нагнал меня драгунский Н. П. Черкесов с четырьмя солдатами. Поравнявшись со мной, он закричал: «Ура, Муравьев!» Все наши фланкеры тоже закричали «ура», и вмиг вся французская цепь поворотилась к нам задом и поскакала от нас. Мы погнались за французами. Приметив, что правый фланговый их не мог поспеть за цепью и что он отставал, я поскакал на него. Увидев меня, он решился сдаться, потому что лошадь его не была более в состоянии бежать. Он остановился, слез с нее и бросил пику и саблю; я его схватил и отправил с одним драгуном назад.
Когда мы заехали за небольшое возвышение, нам открылась сильная колонна пехоты, которая отступала через Фер-Шампенуаз. Неприятельские фланкеры получили подкрепление и снова построились цепью. Наши резервы подвинулись вперед, и опять завязалась перестрелка, продолжавшаяся часа два. Драгунский штабс-капитан Шембель, который командовал фланкерами, напился пьян и ехал шагах в пятидесяти позади цепи; два драгуна заряжали ему пистолеты, и он стрелял, куда ни попало, через своих солдат, кричал, бранился, шатался на коне и очень струсил, так что солдаты его не слушались и смеялись над ним.
Видя, что тут не было начальника, я стал распоряжаться, и хотя драгуны меня не знали, но они ко мне пристали и повиновались мне. Я отдал одному из них свою шпагу, которая мне мешала, а у него взял ружье и несколько патронов. Спешившись, я стрелял через седло и сам не приметил, как убил одного из французов; драгун мой поскакал к нему и привез мне французскую шинель, говоря, что он ее снял с убитого мною солдата. Цепь наша была растянута на полверсты, и мне нельзя было хорошо распоряжаться без трубача; я поехал назад и встретил Потапова, дежурного генерала великого князя. Я просил его, чтобы он приказал выслать ко мне трубача; но он отвечал, что это не от него зависит, а только спрашивал о ходе дела для доклада Его Высочеству. Я представил также Потапову драгуна Зуева, который меня отбил от нескольких кирасир французских, проскакав между ними и мною, когда они от меня были уже в нескольких шагах; но Потапов отозвался, чтобы я о том лично доложил великому князю. Видя такое равнодушие со стороны дежурного генерала, я оставил его и поскакал опять к фланкерам. У нас недоставало более патронов, и я просил их у одного поручика Конной гвардии Беклемишева, которой стоял со взводом за нами; он не смел ими поделиться с нами и не смел даже идти во фланкеры, потому что получил приказание от великого князя стоять в безопасном месте и не вступать в дело, а только угрожать неприятелю.
Мы находились в таком близком расстоянии от неприятеля, что пули наши попадали в отступавшую пехотную колонну, из коей изредка вылетали к нам пули. Наконец колонна исчезла, но перестрелка наша продолжалась. Французы получили еще несколько подкрепления; им показывал пример смелости один генерал, который выехал из колонны и пустился во фланкеры. Ругательные слова сего генерала возбудили гнев мой, и я решился истребить его.
– Attendez, général, – закричал я ему, – ne vaudrait-il pas mieux nous arranger a nous deux; approchez-vous et tirez-moi votre coup, je vous répondrai.[183]
– C’est bon,[184] – отвечал он и, остановив окружавших его солдат, подъехал ко мне на расстояние 30 шагов, вынул нарядный пистолет с орлиными головками на прикладах и долго целился по мне; я стоял недвижимо с драгунским заряженным ружьем. Он спустил курок, и пистолет его осекся.
– Сеlа ne vaut rien, – закричал я ему, – recommencez! Il me semble que vos pistolets n’ont encore jamais vu le feu.[185]
– F… – отвечал он, – tu vas l’éprouver![186] – Достав из кармана порошницу, он насыпал пороху на полку и выстрелил по мне. Пуля его просвистала мимо моих ушей.
– A mon tour, – закричал я, но генерал уже поворотил лыжи и скакал во весь дух назад. – Poltrou… fuyard, – кричал я ему вслед, нагоняя его, – je m’en vais t’assommer de la crosse de mon fusil.[187]
Я почти на нем сидел, держа в обеих руках ружье прикладом вверх, но двое огромных французских карабинеров оборотились и угрожали мне палашами. Безрассудно было бы броситься на них. Я закричал своим фланкерам:
– Ура, драгуны! за мной!
Крик сей передался по всей цепи; все вперед бросились, и неприятель обратился в бегство. Французам надобно было выехать в улицу Фер-Шампенуаза; они теснились, но умели убраться. Я почти вслед за ними ехал по сей улице; со мной было человека два наших драгун, один конный австриец и один виртембергец, которые неизвестно откуда взялись. Виртембергца я застал уже у въезда в город заряжавшим ружье. Он был обращен к нам задом; приняв его за француза, я приказал изрубить его, и драгун мой ударил его палашом по затылку. Раненый упрекал нам нашу неосторожность, показывая нам перевязку на левой руке. Но тут не было времени им заниматься; я отправил его с драгуном назад.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
