— Согласен, но это вы довели меня до отчаяния! Я уже боялся, что придется провести ночь в стойле Гунна.
— Верно, господин, и я вполне понимаю причину твоих жалоб! — согласился рыцарь, поднимая красиво изогнутую бровь. Эйслинн слегка покраснела и, ускользнув от Вулфгара, направилась к лестнице. На полпути она обернулась и вновь отыскала мужа взглядом. Он смотрел на нее поверх плеча Гауэйна, и, хотя кивал в ответ на его расспросы, было ясно, что мысли его далеко. Эйслинн нежно улыбнулась и пошла дальше, чувствуя, что Вулфгар провожает ее взглядом до самой двери.
Мидерд и Глинн пришли раньше и уже ожидали ее. Они дружески обняли Эйслинн, прежде чем подвести к очагу, и, сняв с нее одежду, завернули в прозрачную мягкую ткань. Эйслинн мечтательно смотрела в огонь, пока Мидерд расчесывала ее волосы. Глинн прибирала комнату, аккуратно укладывая одежду в сундук, и раскидывала шкуры по постели.
За окном стояла ночь, сквозь приоткрытые ставни проникал холодный ветерок и шевелил драпировки. Мидерд и Глинн, в последний раз пожелав ей счастья, ушли, оставив Эйслинн одну в напряженном ожидании, охваченную предчувствием чего-то неведомого, но ослепительно прекрасного. Снизу доносились шум и смех, и ей захотелось закружиться по комнате. Девушка засмеялась, вспоминая всеобщее недоумение при виде коротышки священника. Как это похоже на Вулфгара — держать ее в неведении до последнего!
Она с гордостью вспомнила о его планах и проявленной к Керуику доброте. На свете нет лучшего человека и господина!
Занятая счастливыми мыслями, она испуганно вздрогнула, когда на пороге послышался шорох. В комнату прокралась Майда, тщательно закрыв за собой дверь.
— Хорошо, что эти двое ушли! — заныла она. — От их болтовни даже молоко скисает.
— Мать, не говори так о Мидерд и Глинн! Они мои подруги и всегда утешают меня в трудную минуту.
Но тут взгляд Эйслинн упал на лохмотья Майды. Девушка нахмурилась:
— Мать, Вулфгар будет недоволен твоим видом! Хочешь, чтобы все считали, будто он над тобой измывается? Но это не так. Он добр с тобой, невзирая на все твои уколы и издевки.
Майда скривилась и, словно не слыша, что говорит дочь, завыла:
— Замужем! Замужем! Самый черный день в моей жизни! — И, воздев руки к небу, начала раскачиваться. — Какая была прекрасная месть — родить ублюдка бастарду! Но ты все испортила.
— Что ты говоришь? — потрясение спросила Эйслинн. — Я так счастлива! И думала, что ты порадуешься за меня.
— Нет! Нет! Ты украла последнюю возможность разделаться с ним! Всякий раз, вспоминая о своем бедном Эрланде, я корчусь от боли!
— Но Вулфгар не убивал отца! Это Рагнор во всем виноват! Мать пренебрежительно взмахнула рукой.
— Какая разница! Все они норманны, и не важно, кто держал меч! Они убийцы! Убийцы и насильники!
Майда кричала все громче, ломая руки, вырывая волосы, и Эйслинн безуспешно пыталась успокоить мать.
Наконец, не зная что делать, она закричала еще громче:
— Послушай, Рагнора нет, а Вулфгар справедлив и благороден и, кроме того, мой муж!
При этих словах в Майде произошла мгновенная перемена. Губы хищно растянулись, обнажая зубы, а глаза по-волчьи сверкнули. Скорчившись, она долго смотрела в огонь, безмолвная, неподвижная.
— Мама! — шепнула наконец Эйслинн. — Что с тобой?
Она заметила, что губы Майды шевелятся, и, наклонившись ближе, едва разобрала невнятную речь:
— Да, этот норманн совсем близко… здесь… в моей постели…
Она широко раскрыла глаза, но тут же зажмурилась и довольно ухмыльнулась. Потом взглянула на дочь, словно не узнавая, окинула комнату тупым взором и поспешила прочь.
Из коридора донеслись шаги, веселые голоса, выкрикивающие грубые шутки, и в комнату втолкнули Вулфгара. Суэйн и Керуик сдерживали натиск толпы, пока рыцарь поспешно закрывал дверь. Он обернулся, тяжело дыша, и отыскал взглядом жену. Тонкая ткань, в которую она была завернута, просвечивала насквозь, не скрывая пленительных очертаний тела, будоража кровь. Однако Вулфгар помедлил в нерешительности, не зная, что делать дальше, поскольку Эйслинн была непривычно спокойна и ни словом, ни знаком его не ободряла. Из господина и повелителя он внезапно превратился в неловкого смущенного новобрачного.
— Кажется, они решили, что мы все-таки должны провести ночь вместе.
— Однако Эйслинн по-прежнему молчала. Вулфгар сбросил плащ, бережно сложил его и снял пояс. Она сидела перед огнем, и, хотя смотрела на него, Вулфгар не видел, какая нежность светилась в ее глазах.
— Если ты себя неважно чувствуешь, Эйслинн, — с нескрываемым разочарованием пробормотал он, — я ни на чем не буду настаивать.
Он медленно возился с завязками рубашки, впервые в жизни окончательно растерявшись перед женщиной. Что, если после женитьбы наступает конец радостям плоти?
Но Эйслинн медленно поднялась, встала перед ним и, быстро потянув за тесемку, распутала узел. Ее ладони скользнули под рубашку, туда, где громко билось сердце.
— Господин мой, Вулфгар, — выдохнула она еле слышно. — Ты хочешь показать, что неопытен в делах любви? Неужели это я должна вести тебя туда, где мы так часто предавались сладостным играм?
Эйслинн стащила рубашку с мужа, обхватила его шею и медленно потянулась к нему, пока их губы не встретились. Она приникла к любимому, словно жаждущий к прозрачному источнику, и голова Вулфгара закружилась под натиском противоречивых ощущений — удивления, смущения, радости… но все пересилило ослепительное наслаждение. Раньше он думал, что невозможно отвечать на ее ласки с большим самозабвением, но теперь Эйслинн возбуждала его намеренно неспешно, осыпая легкими поцелуями шею, грудь и плечи, лаская соски, пока у него не перехватило дыхание. Когда-то Вулфгар самонадеянно считал, что знает женщин. Теперь одна из них заставила понять, что все женщины разные и к ним нельзя относиться легкомысленно.
Эйслинн движением плеч сбросила легкий шелк и снова обвила шею мужа, крепко прижимаясь к нему. На какое-то мгновение руки Вулфгара налились свинцом. Прикосновение мягких грудей обжигало раскаленным железом, и он, забыв обо всем, сжал ее в объятиях и положил на постель, а сам начал лихорадочно скидывать остальную одежду. Впервые в жизни он не старался сложить вещи, а в спешке разбрасывал их по полу.
Вулфгар лег рядом с женой, и теперь она, не пытаясь, как прежде, сопротивляться, дерзко отвечала на ласки. Он накрыл ее тело своим, проложил огненную дорожку из поцелуев по шее к груди, приник к твердой ягодке соска. Эйслинн бессознательно выгнулась в экстазе, на мгновение приоткрыла глаза и чуть не закричала от ужаса.
