XIX в. дворянская культура продолжала свое развитие (по нисходящей), однако рядом с ними бурно развивалась иная культурно-информационная среда. Творцы последней – разночинцы-маргиналы, узурпировавшие, как верно заметила Е. Чудинова, общественное мнение и словесность, представили себя в качестве творцов настоящей русской культуры, отвергая дворянскую как ненастоящую и путая народ с мещанством. Разумеется, русская интеллигенция достраивала здание русской культуры, один-два верхних этажа, но главным образом – мансарда, чердак, флигелек и сараюшка по соседству. Но строя одно, она, особенно ее радикальная часть, разрушала другое, а то и просто мародерствовала на нижних этажах, представляя свой взгляд на историю русской мысли, культуры и истории таким образом, что интеллигенция и есть венец этой истории, а последняя – всего лишь приуготовление к явлению народу этого слоя. Выходила форменная групповая приватизация русской культуры с погромом в ней того, что не получалось использовать или переварить.
Ясно, однако, что претензия «русская интеллигенция – творец русской культуры» – это то же самое, как если бы киплинговские бандерлоги провозгласили себя создателями городов, в развалинах которых в джунглях они обитали. Не могу удержаться и не продолжить аналогию с бандерлогами; отношения интеллигенции – российской и советской – с властью напоминают мне таковые между бандерлогами и удавом Каа: за глаза – на кухне – бандерлоги могут называть его желтым дождевым червем и пятнистой лягушкой, но как только он являет свой страшный лик и они слышат: «Бандерлоги, может ли кто-нибудь из вас без моего приказания пошевелить рукой или ногой? Отвечайте», они цепенеют и замолкают. Недавно мне рассказали такую историю. В канун перестройки видные экономисты, среди которых были и академики, в газетных публикациях, на радио и ТВ пинали Горби и его перестройку. Но вот их пригласили на 20-летний юбилей перестройки в Горбачев-фонд и – «Бандерлоги, слышите ли вы меня» – ученые мужи пропели осанну «прорабу». Сидит все-таки в совинтеллигенте, как и в русских интеллигентах потомственный дворовый, который так и не выдавил из себя раба. Прав Воланд: люди не меняются. Меняются системы, добавлю я.
Второй миф совинтеллигенции (а точнее, половинка мифа), который активно, ускоряясь, создавался/развивался с середины 1950-х годов, кульминировал в перестроечные времена и облегчив и развал страны, и поражение СССР от Запада – мифе о Западе. Свой миф о Западе был и у русской интеллигенции, т. е. он не является принадлежностью исключительно совинтеллигенции, поэтому я и говорю о половинке. Тем более, что миф «Запад» русской интеллигенции носил в большей мере идеалистический характер, тогда как у совинтеллигенции он приобрел вполне материалистический облик (у кого что болит…, тем более, что советский социум – это социум материалистической идеологии). В своей крайней форме в качестве руководства к действию миф этот оборачивался фарцовкой самых различных видов: материальной, социальной, политической (классический, матричный случай – Лиля Брик и Кº).
Таким образом, для значительной части совинтеллигентов Запад был уже не только идеалом в ценностном плане, но, прежде всего, в плане материального обустройства. И это, как выяснилось в 1980-е годы, оказалось самой серьезной победой Запада и поражением СССР в сфере идеологии. Это тот случай, когда идеология материализовалась. С точки зрения задач данной статьи развитие темы мифа о Западе не требуется, и я перехожу к значительно более важному для нас в данном контексте мифу совинтеллигенции.
XII
Речь идет о шестидесятническом мифе об оттепели, о либеральной совинтеллигенции как главном ее субъекте, моторе и герое (ну прямо ум, честь и совесть), о том, как означенная интеллигенция уже на пороге застоя все же послала свой «прощальный поклон» власти – не позволила Брежневу реставрировать сталинизм, консервативной власти не удалось полностью реализовать свои коварные замыслы. Ни много, ни мало. Ну а потом, уже в 1970-е – 80-е годы, либеральная интеллигенция «в немой борьбе» все же приблизила конец коммунизма/советизма.
В двойном мифе «хрущёвская оттепель – брежневская реставрация» «оттепель» изображалась как период противостояния, борьбы интеллигенции и власти (и той части «реакционеров от культуры и искусства», которая её поддерживала, – так сказать, «Новый мир» против «Октября», роман Дудинце-ва против романа Кочетова и т. д.). Эта борьба была представлена в качестве стержня, основного содержания хрущёвского периода, его главного социального конфликта. Власть этот миф в целом устраивал: второстепенный конфликт позволял скрыть реальный, опасно обнажающий социальную суть системы, её настоящие конфликты – конфликты между двумя тенденциями развития господствующих групп советского общества (подробно см. об этом в написанных мною в самом начале 1990-х гг. работах «Кратократия» и «Взлёт и падение перестройки»).
«Хрущёвский период» как переходный от сталинской, ранней, к брежневской, зрелой модели исторического коммунизма, т. е. по сути – интерлюдия, характеризовался несколькими линиями борьбы номенклатуры за превращение из слоя в себе в слой для себя. Первая – это борьба за гарантии физического существования во главе с Хрущёвым против почти всех других «сталинцев» в верхушке (1953–1956/1957 гг.). Вторая – борьба номенклатуры за социальные и экономические гарантии существования, за новый, более мягкий, но тем не менее порядок.
К концу 1950-х гг. выяснились две вещи. Первое: последний «сталинец» Хрущёв выступал категорическим противником фиксации социальных и экономических гарантий существования номенклатуры, роста ее вневластного индивидуального благосостояния. Второе: его стиль руководства, позднее негативно определённый номенклатурой как «волюнтаризм», не предполагал чётко установленного порядка, и это делало жизнь верхушки непредсказуемой. Единственный порядок, который верхушка знала, был сталинский, и это было единственное, что она могла формально противопоставить Хрущёву. В этом смысле «сталинизм» («культ личности»), с которым «боролся» Хрущёв в середине 1950-х (XX съезд), и тот, к которому он вернулся в начале 1960-х гг. (XXII съезд), – не совсем одно и то же. В одном случае Хрущёву противостояли «сталинцы», цеплявшиеся за прошлое, в другом – будущие брежневцы; их в сталинской модели интересовало только одно – упорядоченность как форма, в которую они вкладывали совсем другое содержание, чем Сталин и Хрущёв.
Не случайно после отстранения Хрущёва номенклатура первым делом убрала со своего «Олимпа» именно того, кто во многих отношениях действительно был сторонником и содержательных аспектов сталинской модели – «железного Шурика» Шелепина и его комсомольско-чекистскую команду. При этом весьма активно вслепую использовали либеральную совинтеллигенцию, её наиболее видных представителей. Так, в 1967 г. Ю.В. Андропов грамотно инспирировал «изготовление» (выражаясь языком его ведомства) письма Л.И. Брежневу совинтеллигенции о недопустимости возвращения сталинизма. Под письмом стояло более сотни подписей известных стране людей. Эта «бумага» стала одним из дополнительных средств в групповой «большой игре» наверху брежневцев против Шелепина и его команды. А ведь до сих пор распространено мнение о некой самостоятельной акции интеллигенции, которая если не остановила, то притормозила
