бы сам написал… — Кондырин болезненно замолчал. — Да я и написал…
Он осторожно и нарочито положил руки на стол, выдвинул их подальше из рукавов, чтобы я увидел, что не только ладони красные, но и запястья. Варили его, что ли?
— Тебя они не тронут, — успокоил Кондырин. — Обоссутся.
Я не стал спорить.
— Обоссутся, я их знаю, — с удовольствием повторил Кондырин. — Ты напишешь, а я напечатаю! И в область отправлю, у меня там завязки есть… Сашенька вздрогнет, а то борзый что-то стал.
Кондырин подул на руки.
— Александр Федорович говорил, что здесь…
— Да! — перебил Кондырин. — Про мусоров тоже нужно написать. А то у них тут с Шуриком благорастворение… Может, чаю выпьем?
— Чаю? — не понял я.
— Погода паршивая, холодно, весь день мерзну. Пойдем, у нас там чайный закуток. Не против?
Я был не против закутка. Мы проследовали в конец редакционного коридора, там слева имелась комнатка: судя по устойчивому химическому вырвиглазу, проявочная, павшая жертвой цифровой революции — ни усилителей, ни сушилок, ничего фотографического в ней не осталось. А имелось три кресла, большой осиновый пень в центре, на нем электрический самовар. Вокруг самодельные полки, на них чай в пачках, три литровые банки с сушками, несколько растрепанных книг. На стенах на гвоздях висела замызганная одежда.
— Рекреационное помещение, — пояснил Кондырин. — Отдыхаем, культурно общаемся. Садись, пожалуйста.
Я опустился в кресло. Оно оказалось продавленным, а еще я стал подозревать, что в нем водятся клопы. На деревянных ножках подозрительные пятнышки, запаха не слышно, но… Неприятно. Я представил: в недрах кресла, как чужие, оживают разбуженные движением и теплом клопы, перемигиваются, устремляются по лазам вверх…
Что ж эти клопы-то привязались, не отпугнуть; куда бы я ни шагнул, они уже там и ждут.
— Я иногда тут ночую, — сказал Кондырин. — Я сам на Кирпичном живу, лень туда ходить, особенно в непогоду, тут лежу. Мне нравится.
— Неплохо.
Кондырин запустил самовар, снял с полки пачку чая.
— Мне хотелось бы поговорить про исчезнувших ребят…
Главред занимался чаем и чайником, меня, казалось, он и вовсе не слышит.
— Непонятная ситуация, — продолжал я. — Складывается впечатление, что детей не ищут.
Я смог разглядеть главного редактора «Чагинского вестника» лучше, однако что-то определенное сказать про него было трудно: лет пятьдесят, пожеванное лицо, небритость, волосы до плеч. Костюм. Волосы до плеч и костюм на рабочем месте выдавали в главном редакторе завязавшего алкоголика, в эту пользу свидетельствовало и увлечение чаем.
Самовар быстро зашумел, Кондырин ополоснул чайник, выплеснул кипяток в угол, поднялся пар.
— «Пчелиный хлеб», между прочим, хорош, — сказал вдруг Кондырин. — Прочитал с удовольствием, спасибо тебе. Живая книга.
Два — ноль, подумал я. В последнее время почти все люди, прочитавшие мою книгу и похвалившие ее, были мне необычайно отвратительны.
— А сейчас что пишешь?
Кондырин не исключение.
— Документальную прозу, — напомнил я. — Про адмирала Чичагина.
— Про адмирала? Тогда тебе надо обязательно взять интервью у его потомков.
Это как раз вовремя. Потомки адмирала. Хорошо бы им оказался тот старик доктор. Или…
Кондырин несколько приосанился, так что я испугался, что он тоже несколько Чичагин.
— Двое! — Кондырин показал два пальца. — Двое только официальных. А сколько прижилых, тебе никто не скажет: кто ж их считал-то? Прапрапрапра… одним словом, правнучка и правнук. Правнучка работает в школе, преподает литературу и русский. А правнук…
Кондырин выловил ложкой размокшую сушку, повисла напряженная пауза.
— Водилой в Коммунаре, представляете? Это чистокровные подтвержденные потомки, есть все записи, я про них материал делал, достойную жизнь прожили.
— Может, тогда адреса… я мечтаю встретиться хотя бы с одним.
— Да, адреса я тебе дам, завтра. Я, между прочим, и сам…
— Что?
— Да нет, ничего. У меня к тебе беседа.
Кондырин поежился, снял с гвоздя жилетку, накинул на плечи. Джинсовая, на спине вышит орел на мотоцикле. Пятна масла. Еще и байкер.
— У меня к тебе, Витя, есть один разговор… — Кондырин открыл банку и высыпал сушки на пень. — В принципе, не разговор, а серьезное дело.
— Слушаю. — Я взял сушку.
Она оказалась каменной, разломал ее лишь со второго приступа, попробовать не получилось вовсе — не грызлась.
— Чагинск городок маленький и, надо признаться, паршивый, — сообщил Кондырин, глядя сквозь сушку. — Я это имею право сказать, я здесь родился и всю жизнь прожил, знаю, что куда… Чагинск — это жопа. Двести лет жопы, это заслуживает уважения…
Кондырин оглядел каморку с заметным внутренним надрывом, на шее натянулись жилы.
— Но в последнее время произошла, я бы так сказал, эскалация.
Кондырин легко раздавил сушку.
— Этому много причин, — сказал он. — Развал Союза, ну да что про это, все знают… А лет шесть назад пришел Шурик. Сначала вроде ничего так, а потом…
Кондырин разломал вторую сушку, положил рядом с первой.
— Потом Шурик немного забурел. — Кондырин залил кипятком заварочный чайник. — Прямо говоря, оборзел, ну, мы-то понимаем…
Кондырин доверительно сощурился, я не стал отрицать.
— А это может создать определенные сложности. Сам он не понимает, что оказался в другой лиге, и попробует играть, как привык. Это закончится катастрофой.
Я разглядел на жилетке оригинальный серебристый значок: упитанный улыбчивый кот-жизнелюб и под ним надпись «Оптималь». «Оптималь» это…
Клуб осознанной трезвости «Оптималь». КОТ «Оптималь», адмирал Чичагин и его потомки всегда выступали за трезвость, а Кондырин, по-видимому, один из паладинов этого клуба. А потомок Чичагина бухгалтер из Потрусова — президент этого клуба, духовный вождь.
И понятно, откуда красные руки: вчера Кондырина посетило жгучее алкогольное искушение, и, чтобы справиться с ним, он погрузил руки в кипящую воду. Или приложил к горячей печке. Или выстегал каждую руку крапивой. А сегодня вечером он пойдет в «Оптималь», и там соберутся остальные борцы, и станут говорить о пагубе и докладывать друг другу о своих победах. Кондырин покажет руки, которые он высек, чтобы они не тянулись к рюмке. Почтальонка Игнатова покажет пальцы ног, которые она зажимала струбцинами, чтобы слабовольные ноги не несли ее в проклятую «Чагу». Инженер Кукольцев предложит товарищам недорогие конденсаторные вериги, с выпуском кнопки в рукав — при каждом сомнительном желании следует нажимать на кнопку и получать безопасный, но болезненный электрический удар.
— Это ничем хорошим не закончится! — громче сказал Кондырин.
Хороший значок. Улыбающийся кот — символ осознанной трезвости, улыбающийся клоп — тотем таганрогских вурдалаков.
— Вы, безусловно, правы, — сказал я. — Ничем хорошим.
— Мы все… я имею в виду жителей Чагинска, испытываем определенные надежды. И эти надежды, как ты понимаешь, связаны с электростанцией.
Кондырин выставил на пень глиняные самолепные кружки. Я понимающе наморщил лоб.
— И нам бы всем очень не
