Вы — ее брат, Вы лучше меня знаете, — кого она имела в виду? Неужто я не смогу справиться с сим ревнивцем?!
"Милый Артур" говорил мне эти слова, а у меня в душе ревел ад. Я не знал, что мне делать — как реагировать. По всем признакам мой собеседник не знал — кто сей "любовник", а я — не смел говорить. По законам любой страны — связь брата с сестрой, мягко скажем — преступна…
Что же касается моей способности на убийство… Не знаю. Доротея так и не ушла от меня. Я часто спрашивал, — почему на сей раз она передумала и сестра отвечала, улыбаясь и целуя меня:
— Потому что я люблю лишь тебя — дурачок!" — и все инстинкты говорили мне, что сие — правда. Но про угрозу убийств, не зная с кем разговаривают, со мною делились и Талейран, и Меттерних! (Последний еще удивлялся — кто может убить его, — Канцлера Австрийской Империи? Еще больше он удивлялся, — почему моя сестра в сем безусловно уверена?!)
Честно говоря, я не знаю — как бы я действовал в такой ситуации. Я не люблю заглядывать в себя — слишком пристально… Сестра моя так и числилась женой мужеложца фон Ливена, а после развода — стала гражданской женой одного академика. Ни к тому, ни к другому я ревновать не могу, — можно ли ревновать подругу к ее собаке, иль — лошади? Они же ведь — нам не ровня!
Так началась моя дружба с Артуром Уэлсли. Матушкины рекомендации к ее дяде — британскому королю, подкрепленные кредитным письмом на пять миллионов гульденов, произвели фурор на брегах Альбиона, и Артур получил долгожданное назначение. Лично мы второй раз встречались в 1814 году в Париже, а в 1826 году английский король сделал Артура своим личным посланником при нашем дворе. Вскоре Артур стал английским премьер-министром.
Когда в 1830 году взбунтовалась Польша, и Англия с Францией решились послать войска на подмогу "повстанцам", на очередном заседании Парламента премьер и командующий английской армией Герцог Веллингтон поднялся и сказал так:
— Господа, военной карьерой, должностью и постом, а главное — самой большой Любовью я обязан Дому Российской Империи. Я лишусь Чести, прежде чем нападу на армию братьев любимой мной женщины. Вы вольны именовать меня Изменником Родины, но будь я проклят, если предам дружбу с людьми сделавшими меня, тем — что я есть!
Скандал был ужаснейший. Артур подал в отставку, поднялись волнения, и Парламент просил его вернуться на пост и подавить мятежи. Либералы числят его "русским агентом", но даже они признают, что армия повинуется одному Артуру — настолько высок его Авторитет. И никто не верит, что Веллингтона можно купить. Не тот человек.
Когда сестре стукнуло сорок, она прогнала мужеложца фон Ливена, разделила имущество и решилась начать новую жизнь. Так вот Артур очередной раз стоял пред ней на коленях, умоляя принять его Руку и Сердце. Он даже опять обещался развестись со своею женой и выполнять любую Дашкину прихоть, но моя сестра отказала. Она сказала так:
— Милорд, я люблю Вас, и буду с Вами пока это доставит нам удовольствие, но… Я развожусь с мужем не потому, что он мне постыл, но потому что брат мой стал тем, кем он стал.
Я люблю мужчин, — во мне говорит Кровь моей бабушки — Екатерины. Но во мне ревет и Кровь "Жеребцов Лифляндии" всех вместе взятых! Я привыкла брать свое Силой — против всех Законов и Правил! Сегодня же…
Бить "сидячих уток", — это так неспортивно!
Я уезжаю, чтоб "искать новых лужков" и в последний раз взгорячить мою Кровь! Ты ж предлагаешь мне пост премьерши…
Знаешь, чем кончится? В Лондоне выстроится та же очередь, как и в России, из таких же вот "клюкв", норовящих соблазнить меня — ради Вас, как нынче — в России. Я слишком люблю Тебя — мужика, чтоб увидеть Вас рогоносцем", — в этом моя сестра.
К Пасхе мы опять "засели в траншею", русские же решили обойти врага и насильно погнать его на наши позиции.
Но Бонапарт изменил свою тактику и вместо лобовой атаки тайно отошел к болотам у Фридлянда.
Буксгевден с Беннигсеном вечно спорили и в решительный миг армия раскололась. Беннигсен, будучи в авангарде и попав под картечь, решил "разорвать дистанцию" и отступил. Буксгевден, возглавляя арьергард и понимая, что отступать некуда (сзади болота), приказал всем — в атаку. Две половинки армии, приученные новыми уставами прусского образца исполнять любые приказы, пошли сквозь собственный строй под кинжальным огнем вражеских пушек. Все смешалось…
Буксгевден три раза поднимал людей в штыковую и ему почти удалось взойти на холмы, но когда его сбило картечью, войска потеряли голову и сложили оружие.
Беннигсен же, отступая, увяз в болотах, и был расстрелян с высот. Разгром был полным, — русская армия кончилась…
К вечеру мясорубки мимо нашего края потянулись разбитые русские. Тогда Барклай приказал мне с Меллером — "Съездить там поглядеть, — что за притча?!
Наши полки поехали и нос к носу столкнулись с лавой швали фельдмаршала Нея. Эти ребятишки нарочно бросились в дыру меж "нами", дабы не выпустить русских "за наши спины.
Ну, они задели нас, мы дали им сдачи и завертелось. Ближе к ночи полыхал огнями и наш фронт, а Барклай, обнаружив полное изничтожение русских, отошел к Мемелю. Война была кончена.
Уже в кромешной тьме меня вызвали к раненым. Я увидал знакомую фигуру на подушке из свежего сена. Я наклонился к дяде Додику, а у него дыра вместо правого глаза и пол-затылка снесло выходным отверстием…
Господи, как же я плакал тогда… А потом усовестился слез и сказал людям, что у меня был приступ сенной болезни.
После очередной сшибки его принесла лошадь к нашей позиции… У дяди Додика всегда были самые лучшие, самые умные лошади во всей Риге…
Матушка, узнав о смерти, не поленилась приехать ко мне, отозвала меня в сторонку и, прижимая к своей костлявой, но в то же время самой мягкой для меня на свете груди, почти приказала:
— Поплачь, Сашенька. Легче будет. Отец твой купецкого звания, — ему не понять, что барона должен воспитывать только барон. Пусть — жидовский. Хоть он и не был бароном.
Мемельский рубеж, возникший на заре Прусского Ордена, слыл неприступным. В годы Ливонской войны наши армии после десятилетней осады так и не вышибли пруссаков из "болотной твердыни" и это стало началом конца. В дни Семилетней войны русские орды, взявшие Кенигсберг и Берлин, обломали зубы о Мемель. Такая любовь немцев к Мемелю — неспроста.
В древности реку сию звали — Русом, а племя естественно — "русью". Согласно немецким хронистам, "Русь" традиционно была очень сильна. Сила ее заключалась именно в том, что она "сидела на Русе" и контролировала всю торговлю по Русу (Мемелю, — он же — Неман) и стало быть — по Днепру. Именно "Русь" была призвана Русью "на Царство" по той уж причине, что она и без того держала за горло славян в плане экономическом.
Отсюда такая прусская ярость в защите "болотного царства". В свое время они сдали Кенигсберг и Берлин, но — спасли Мемель. Ибо Кенигсберг с Берлином только — столицы, а Мемель — живые деньги, да "Удавка на шее Украины и Польши". Так что пруссаки по сей день хранят сей мрачный край, как зеницу ока.
Бонапарт квартировал в Инстербурге и каждый день слал все новых парламентеров, суливших Риге безусловную помощь и французское покровительство в обмен на Свободу и защиту "от русских". Не будь погромов и массовой резни жидов в ходе этой войны, мы бы наверняка приняли все его предложения.
Но переговоры сии весьма напугали Россию: она осталась без армии и гроша в кармане. Так в июне 1807 года Государь лично прибыл в Ригу и просил у матушки аудиенции.
Я думал, что без меня тут не обойдется и обескуражился, когда матушка личным приказом наказала мне возглавить наши части на Мемеле. Только потом я узнал, почему она не желала моего присутствия на сей беседе.
С нашей стороны, кроме матушки, были Бен Леви и Барклай, с русской кроме Государя, Кочубей и еще другие масоны — помельче.
На просьбу помочь деньгами и нарезным оружием матушка отрезала, что не доверит гнутый пфенниг "хохлу Кочубею и всем полякам", не говоря об оружии и кредите. Государь отвечал:
— Называйте иных.
— Меня интересуют лишь три поста, — командующего, Канцлера и Диктатора. Армия, законы и производство, — я не лезу в политику.
Государь перемигнулся со своей свитой, масоны повздыхали, помялись, а потом покорно закивали в ответ — у них больше не было армии. Тогда кузен обернулся к матушке и просил:
— Только поменьше жидов, — это плохо воспримут.
— Я вижу на посту командующего — шотландца Барклая, Канцлером китайца Сперанского, а Диктатором — татарина Аракчеева. Ни одного жида!
Лица государевых прихвостней скривились, — матушка требовала фактической смены династии, ибо "Свита играет за короля". Государь принял условия с пониманием, — я уже доложил, что он был — прагматик.
Свора же Кочубея, услыхав в матушкиных словах приговор всем масонам, ощерилась. Сам Кочубей сразу выкрикнул:
