Рука Мегеры касается его ладони.
Страж с гитарой заводит новую песню:
…Тот малый в руки взял клинокИ ну клинком махать,Но не рубить и не колоть,А землю ковырять…
Звуки ее пения, конечно, не чистое серебро, но голос очень приятен. И все же Креслину не по себе. Каждый аккорд режет ему слух.
— Эй, ты в порядке? — спрашивает Мегера.
— Думал, что да, но эта музыка…
— Она не фальшивит.
— Знаю.
Служанка со стуком ставит на стол тяжелые кружки и, не задерживаясь, направляется к круглому столу, за которым сидят не меньше десятка мужчин и женщин. Все они из цитадели.
— Нынче они уже не служат ни герцогу, ни маршалу, — замечает Креслин. — Надо будет подумать о единой для всех униформе.
— Ну, это не к спеху.
— Тоже верно — Креслин отпивает крохотный глоточек почти прозрачной жидкости и морщится. — Ух ты!
— Ну не настолько же это кисло, — ухмыляется Мегера.
— А ты попробуй.
— Ну как, не настолько же это кисло? — вторит ей Креслин, дождавшись, когда она сморщится пуще его.
— Ты как, допивать будешь?
— А куда деваться? Я ведь мужчина, стало быть, все вокруг меня так и так должно киснуть.
Мегера тычет его локтем.
Он трясет головой, однако вовсе не от толчка, а оттого, что эхо извлекаемых певицей нот, хоть они и представляют собой серебро всего лишь с налетом меди, отдается в его голове фальшью.
— Ты это чувствуешь?
— Да, через тебя, — отвечает Мегера.
Они умолкают, потягивая кислый сок и прислушиваясь.
Доиграв, страж направляется к Креслину и, со словами: «Не согласится ли милостивый господин спеть», протягивает ему гитару.
— Весьма польщен, но, к сожалению, не могу, — отвечает юноша. — В другой раз. Мне очень жаль, но я правда не могу.
Юноше не по себе, но он не знает, что беспокоит его больше: искреннее огорчение стража или отсутствие и намека на тошноту — признак того, что он говорит правду и петь действительно не может.
— Ну что ж, значит, в другой раз, — страж переводит взгляд с Креслина на Мегеру. Глаза женщин встречаются, страж кивает и говорит: — Нам всем очень хотелось бы послушать тебя снова, милостивый господин. Как только… как только это будет возможно.
— Спасибо, — отвечает Креслин, чуть было не поперхнувшись.
— Ты знаешь, в чем дело? — спрашивает Мегера, когда страж возвращается к своему столу.
— Насчет музыки? Почему она меня беспокоит? Ну, надо полагать, Клеррис прав: дело в нарушении равновесия. Моего внутреннего равновесия.
— Я так и думала.
— А я вот — нет, потому как не знаю, чем это равновесие так уж нарушил. В последнее время я почти не прибегал к магии. Разве что следил за ветрами, но это едва ли могло повлечь такие последствия, — сделав еще глоток, юноша поворачивается к окну, где за дымчатым стеклом уже сгустилась тьма, и добавляет: — На самом деле я ничего не знаю.
Он делает большой глоток, уже не морщась и вовсе не замечая, что за напиток пьет. Мегера оставляет свой сок почти нетронутым.
За гитару берется другой певец.
…По лесам, по долам, по полям и болотамГерцог со свитой скакал на охоту…
Пока звучит песня, Креслин молча потягивает сок, устремив взгляд куда-то за пределы ночи, а потом оборачивается к Мегере:
— Пора идти.
Она поднимается вместе с ним.
CXXV
Слигонское каботажное судно под одним-единственным парусом одолевает зыбь у входа в гавань и, кренясь, проходит мимо волнолома. Матрос на бушприте кидает линь стражу, дежурящему у тумбы, предназначенной для швартовки кораблей с глубокой осадкой.
Пониже вымпела Слиго реет другой флаг — перекрещенные черно-серебряные молнии на лазурном фоне.
Почему над слигонским судном флаг Западного Оплота? Эта мысль не дает покоя Креслину, который, огибая лишь самые глубокие лужи, бежит под дождем к причалу. В голову ему приходит лишь один ответ — как раз тот, какого бы он не хотел.
Хайел переглядывается с Шиерой.
— Наверное, надо дать знать Мегере.
— Она уже знает, что он встревожен.
— Но может не знать, почему.
— Ты прав. А знаешь, что мне кажется? Что наш гарнизон пополнится стражами.
— Еще стражи…
— Ну, не стоит стонать так громко.
— Не буду, — ухмыляется Хайел. — Ты-то пойдешь на пристань?
— Чего ж не сходить!
Они следуют за Креслином и догоняют его как раз перед тем, как корабль заканчивает швартовку у глубоководного причала.
— Можешь объяснить, с чего ты так переполошился? — спрашивает Хайел, подойдя к Креолину. Тот молча указывает на палубу, где выстроились стражи.
— А все-таки… — начинает Хайел.
— Понимаю… — перебивает его Шиера. — Я тоже надеюсь, что это не все, кому удалось уцелеть.
— А ты… ты думаешь?.. — Хайел смотрит на Креслина.
— А что мне еще думать? Маршала нет в живых, Ллиз мертва, а Риесса перебрасывает войска на Закатные Отроги. Если бы Западный Оплот стоял, как прежде, сюда приплыли бы не три взвода, — скорбно и сурово отвечает Креслин.
Команда под началом кряжистого капитана опускает сходни, и на берег сбегает русоволосая женщина. Не обращая внимания на Хайела, она подходит к Шиере и произносит:
— Капитан, взводный страж Фиера прибыла с докладом.
Креслин открывает было рот, но не произносит ни слова.
— Докладывай, — голос Шиеры суров, словно она говорит вовсе не с родной сестрой.
— Из прибывших на борту в строю три полных взвода. Кроме того, доставлено ходячих раненых пять, увечных десять, консортов и детей два десятка. После погрузки в Рульярте от ран умерли три стража. Кроме людей, доставлены некоторые припасы, оружие, инструменты и… уцелевшие сокровища Западного Оплота.
— Доклад принят, взводный Фиера. Позволь представить тебя регенту Креслину, — Шиера поворачивается к юноше. — Фиера, командир взвода.
Тот торжественно кивает:
— Честь сияет, взводный Фиера. Вы совершили подвиг, и мы встречаем вас с гордостью. Мало кто стяжал большую славу.
Официальный тон собственной речи претит Креслину, но он считает необходимым соблюдать обычай. Да и как еще должным образом почтить командира, пробившегося к нему ценой невероятных усилий? Однако, вспоминая тот единственный поцелуй под башней, Креслин понимает, по какой причине получает сейчас в свое распоряжение и мечи стражей, и казну Оплота.
— Милостивый господин, ныне ты воплощаешь в себе все, что осталось от величия и славы Западного Оплота. Примешь ли ты свое наследие?
— Я принимаю предложенное, ибо не могу поступить иначе, — отвечает Креслин и, понизив голос, добавляет: — Принимаю, хотя никогда этого не желал. Даже давным-давно я желал иного.
Сказать на пристани больше он не решается, но то, что прозвучало, должно было прозвучать непременно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
