— Ты когда заразился Толстым? — спрашивает следователь.
— Я давно хочу быть человеком, не делающим и не желающим никому зла, ответил я.
— Давно?! А при Николае небось служил?
— Да, служил. Но что поделать, что тогда я служил не за совесть, а за страх. И хотя на фронте пришлось быть, но врагов, которых мне приказывали убивать, я все-таки не видел. Наоборот, когда приходилось видеть немцев, я испытывал к ним жалость и пробуждающуюся любовь. И не только убивать, а мне хотелось их обнять, как братьев; мне хотелось помочь им чем-нибудь.
— Ну, пой песни, прикидывайся святым! Говори, сколько месяцев был на фронте? Ну, отвечай коротко, да не разводи свои басни!
— Семь месяцев.
— Когда оставил позицию?
— 23 июня 1915 года.
— Каким образом оставил?
— Так оставил — попал в лазарет.
— А потом, до революции, где ты был?
— До февральской революции так скитался в тылу, немного дезертировал, а до Октябрьской был дома.
— Почему же ты тогда не отказывался, а так болтался?
— Не было такого сознания, а к тому и страх еще меня одолевал.
— А теперь разве не одолевает?
— Да, теперь я повинуюсь совести.
— Что значит совести, где она у тебя сидит?
— Совесть не только у меня — и у вас есть. И если мы живем сколько-нибудь доброй жизнью, то благодаря тому, что люди все-таки прислушиваются к голосу этой совести.
— Ну, довольно тебе чушь молоть! Теперь скажи: когда ты познал это учение?
— Я начал познавать на позиции в мае и в июне 1915 года. С течением времени стал узнавать больше и больше. После февральской революции, когда началось свободное издательство ранее запрещенных произведений Толстого, вот тогда я начал узнавать о разумной жизни. Во мне и так была чуткая души, а тут еще встретился, через книги, — с великой душой. Представьте себе, я никогда не слыхал, что есть люди, которые не едят мяса. В первый раз прочитав маленькую брошюру Толстого „Первая ступень“, я сразу перестал употреблять в пищу мясо. И теперь знаю, что не только потому я не могу есть мяса, что про это сказал Толстой, а просто по своему внутреннему чувству не могу и мысли допустить, что мясо можно есть. И животных-то я никогда не убивал, за исключением только одной курицы, про которую во весь век свой не забуду.
— Как же ты мяса не ешь, а шубу носишь?
— Ношение шубы я не оправдываю. Действительно, делаю не по совести. Из этого видно, что я еще грешный человек и не нашел еще способа, чтобы заменить шубу в зимнее время.
— Тогда ваше учение какое-то непонятное: то жить по совести, то немножечко можно увернуться от совести. Поэтому и перед нами ты говоришь так, а живешь по-другому?
— Да, во мне еще много нехорошего, которое не нужно бы делать, но по своей человеческой слабости, по своему недомыслию — делаю.
— Тогда ты нам скажи: у вас есть что-нибудь определенное, к чему вы, толстовцы, стремитесь?
— Да, есть! Это Бог, а к нему разные пути, по которым люди идут. И отдельно у каждого человека есть свой крест, который он и несет. Вот почему и бывает так, что один живет более по совести, другой менее. Совершенных людей нет, но, главное, надо делать больше добра и держаться дальше от зла, увеличивать в себе любовь к людям, „не делать другому того, чего себе не желаешь“.
— Ну, довольно! Теперь скажи: твой год был призван в ряды Красной Армии?
— Нет, не был.
— Зачем же ты, дурак, отказываешься от военной службы, когда тебя никуда и не спрашивают?
— Я полагал, что скоро могут призвать, а потому заблаговременно подал заявление в суд.
— Заблаговременно! Вот как посидишь тюрьме, тогда узнаешь свое „заблаговременно“!
— Да ведь, по правде сказать, вам и не угодишь, — сказал я, — то я не угодил, что стал отказываться от военной службы, когда меня и не думали спрашивать; то мои братья не угодили, отказываются, когда их заставляют сейчас идти воевать. Когда же, по-вашему, надо отказываться от ужасных дел?
— Теперь война не такая, как при царе Николае была: тогда защищали капиталистов, а теперь мы должны защищать свои права на землю, на фабрики и на управление страной. Поэтому и отказываться от завоевания этих прав преступно? Признаешь себя в этом виновным?
— Нет, не признаю.
— А почему не признаешь?
— Потому что завоевывать права — стало быть, идти убивать людей, а всякое убийство есть самое величайшее зло в мире. Я давно уже чувствую в душе, что не могу делать это ужасное дело, убивать людей. И кто бы мне ни приказывал: царь Николай, Керенский или Ленин, я все равно не могу и не буду этого делать.
— Стало быть, ты всякую власть считаешь насилием?
— Совершенно верно, — говорю я.
— И в советской власти ты не замечаешь никаких хороших стремлений?
— Хороших стремлений я замечаю очень много, но не таким путем все это достигается. Для осуществления таких великих идей устарелый прием насилия не годится. Да разве и непонятно, что хорошее, доброе дело надо и делать хорошо, а плохо делавши — разве может из этого выйти что-либо хорошее? Дорогие друзья! — продолжал я, где те ваши прекрасные лозунги, которые были написаны на знамени 1917 года: „Долой войну! Долой смертную казнь и всякое насилие! Да здравствует равенство и братство!“? Ведь теперь этих прекрасных лозунгов и в помине нет, они давно запачканы кровью. Людей же, которые хотят осуществить эти великие идеи на деле, считают какими-то врагами; их преследуют, сажают в тюрьмы и даже расстреливают.
— А ты знаешь, дурья твоя башка, что не вечно ведь будет продолжаться война, а лишь только до тех пор, пока сотрем с лица земли всех буржуев и паразитов, тогда наступит царство социализма, и войны уже не будет.
— Да, но представьте, — продолжал я, — что я в какое-то отдаленное будущее не могу верить, как не верю попам в их будущий рай, так не верю и в ваш будущий рай. Я живу только настоящим, сегодня. Я даже не знаю, что может случиться со мной завтра; как же я могу сегодня делать что-либо ужасное для блага завтрашнего? Если я хочу хорошего для завтрашнего, еще не существующего, то я должен сегодня делать только хорошее. Так что, если мы хотим людям, и теперешним, и будущим, хорошего, то самое лучшее, что мы можем сделать, это вот сейчас делать все самое лучшее, доброе. Мы живем только теперь, только в эту минуту можем располагать своими поступками, из которых будет вытекать или хорошее, или плохое.
Видимо, не понравилось следователям это мое объяснение.
— Ну, довольно басни рассказывать, давай перейдем к делу! Скажи, ты агитировал против советской власти?
— Нет!
— Как же нет, когда спорна ты отказался от военной службы, а после тебя — и твои братья?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
