27. (1) У фалисков велось, чтобы учителем и воспитателем у ребенка был один и тот же человек; кроме того, на попечении одного воспитателя обычно находилось по многу детей, что и посейчас принято в Греции59. Детей знатных граждан, как это часто бывает, учил некий человек, преуспевший в науках. (2) Так вот, он еще во дни мира взял за правило выводить детей для игр и упражнений за город. Не отступился он от своей привычки и во время войны, уводя их то ближе, то дальше от ворот, и однажды, когда представился случай, завлек детей играми и беседами дальше обычного, привел к вражеским постам, потом к римскому лагерю и, наконец, – в палатку Камилла. (3) Там он преступное свое деяние усугубил речью еще более преступной: что-де, передав во власть римлян этих детей, (4) чьи родители главенствуют в Фалериях, он тем самым и город отдал в их руки. (5) Услыхав такое, Камилл сказал: «Не похожи на тебя, злодей, ни народ, ни полководец, к которым ты явился со своим злодейским даром. (6) Той общности, которая устанавливается между людьми по договору, у нас с фалисками нет, но есть и пребудет та, что природой врождена всем. Война так же имеет законы, как и мир, а мы умеем воевать столь же справедливо, сколь и храбро. (7) Наше оружие направлено не против тех, чей возраст принято щадить даже при взятии городов, но против вооруженных мужей, которые в свое время сами напали на римский лагерь под Вейями без всякого повода или вызова с нашей стороны. (8) Насколько было в твоих силах, ты, пожалуй, превзошел их еще большим злодеянием, я же собираюсь победить по-римски: доблестью, осадой и оружием, как это было и с Вейями». (9) Потом он приказал раздеть этого человека, связать ему руки за спиной и передать детям для возвращения в Фалерии, да велел вручить им розги, чтобы они гнали ими предателя к городу.
(10) Первым делом на это удивительное зрелище сбежался смотреть весь народ; затем должностные лица созвали сенат, чтобы обсудить неслыханное происшествие. Оно настолько изменило направление умов, что все без исключения стали требовать мира. А давно ли они, обезумев от злобы и ненависти, предпочитали скорее погибнуть, как вейяне, чем, подобно капенцам, попросить о мире. (11) И на форуме, и в курии все прославляли честность римлян, справедливость полководца. Со всеобщего согласия в лагерь к Камиллу были отправлены послы; оттуда они с его разрешения поехали в Рим, чтобы известить сенат о сдаче Фалерии. (12) Передают, что, когда их ввели в сенат, они заявили следующее: «Отцы-сенаторы! Мы сдаемся вам, побежденные вами и вашим полководцем, но победа эта такого свойства, что не может вызвать ничьей зависти – ни божеской, ни человеческой. Мы думаем, что нам лучше будет жить под вашей властью, чем под сенью собственных законов, – а что может быть слаще для победителя, чем такая уверенность побежденного! (13) Исход этой войны являет роду человеческому два достойных подражания примера: вы благородство в войне предпочли верной победе, мы же добровольно уступили ее вам, потрясенные этим благородством. Мы покоряемся вам. (14) Можете присылать за оружием и заложниками. Город открыл ворота – берите его. Ни вам не придется разочароваться в нашей верности, ни нам в вашей власти». (15) Камиллу были принесены благодарности как от врагов, так и от сограждан; с фалисков взыскали деньги на годовое жалованье воинам, чтобы освободить римский народ от подати, и по заключении мира войско вернулось в Рим.
28. (1) Победив врагов справедливостью и великодушием, Камилл вернулся в город. Его встречали куда теплее, чем в тот раз, когда он ехал по улицам в колеснице триумфатора, запряженной белыми лошадьми. Одного его скромного молчания было достаточно, чтобы сенат без промедлений освободил его от невыполненного обета.
(2) А золотую чашу в дар Аполлону повезли Луций Валерий, Луций Сергий и Авл Манлий, отправленные послами в Дельфы. Недалеко от Сицилийского пролива их военный корабль был перехвачен липарскими пиратами и уведен на Липары60. Тамошняя община обыкновенно делила добычу между всеми, считая плоды разбоя как бы государственным достоянием. (3) Но случилось так, что в этом году высшую должность у них занимал некто Тимасифей, муж, более похожий на римлянина, чем на своих соотечественников. (4) Он не только сам исполнился почтения к посольскому достоинству, к священному дару, к тому богу, которому дар был послан, и к той причине, что побудила дар послать, но и сумел внушить благоговение черни, которая всегда такова, каков правящий ею. Он предложил послам гостеприимство от имени государства, затем отправил их в Дельфы, дав еще и кораблей в охрану, а оттуда невредимыми вернул в самый Рим. (5) Сенат заключил с ним договор гостеприимства61 и послал ему подарки от казны.
В течение этого года продолжалась война с эквами, шедшая с переменным успехом, так что и в самом войске, и в Риме не могли поначалу решить, победили они или побеждены. У римлян там командовали военные трибуны Гай Эмилий и Спурий Постумий. (6) На первых порах они вели войну вместе, но затем, когда неприятель в открытом бою был разбит, решили, что Эмилий станет на стоянку в Верругине, а Постумий начнет опустошать окрестность. (7) Последнему сопутствовал успех, и потому его войско двигалось без всякой осторожности, не соблюдая строя. Тут-то на них и напали эквы. Римляне были застигнуты врасплох и разбежались по близлежащим холмам. Оттуда паника перекинулась на другую половину войска, стоявшую в Верругине. (8) Когда воины Постумия собрались в безопасном месте, тот принялся на сходке упрекать их в трусости, говоря, что они обратились в бегство от противника пугливого и робкого. В ответ все как один стали кричать, что укоры заслуженны, что они каются в допущенном проступке, но готовы загладить его; недолго врагам радоваться! (9) Требуя, чтоб их немедленно вели на неприятельский лагерь (он был виден внизу, на равнине), воины клялись, что если не захватят его до наступления ночи, то согласны на любую кару. (10) Похвалив их, Постумий велел всем отдохнуть, чтобы к четвертой страже62 быть готовыми.
Враги опасались, что римляне ночью убегут с холма – поэтому, чтобы отрезать дорогу на Верругину, они двинулись вперед, и битва завязалась еще до рассвета. Впрочем, всю ночь сияла луна, так что видно все было не хуже, чем днем. (11) Шум боя достиг Верругины, и, поскольку там решили, что взят римский лагерь, всех охватила паника. Тщетно Эмилий удерживал и умолял воинов – они в беспорядке бежали в Тускул. (12) Оттуда в Рим докатилась весть, будто Постумий с войском погибли.
А Постумий между тем дожидался, пока вместе с темнотой исчезнет угроза попасть в засаду, которая нередко подстерегает войско, увлеченное преследованием. Объезжая верхом боевые порядки, он напоминал воинам об их клятвах и вселил в них такой пыл, что эквы не выдержали римского натиска. (13) Началось избиение бегущих. На погибель врагам римлянами владел скорее гнев, чем доблесть. Не успел гонец из Тускула прибыть с ужасной вестью, не успела эта весть поднять в государстве ложную тревогу, как за ней последовало торжествующее донесение от Постумия: победа досталась римскому народу, войско эквов уничтожено.
29. (1) Поскольку требования народных трибунов не достигли еще цели, плебеи прилагали усилия, чтобы трибунами остались те люди, которые вносили законопроект63, а сенаторы стремились избрать тех, кто его отвергал. Но на своих комициях64 плебеи одержали верх. (2) Сенаторы же отомстили за это поражение, утвердив указ о назначении консулов: эта должность была ненавистна простым людям. Итак, после пятнадцатилетнего перерыва консулами были избраны Луций Лукреций Флав и Сервий Сульпиций Камерин [393 г.].
(3) В начале года народные трибуны, уверившись в том, что никто из них не выступит против закона, стали настаивать на нем с еще большей энергией. По той же причине против закона выступили консулы. Все граждане были заняты одним только этим делом, и тут вдруг эквы захватили Вителлию, римскую колонию в их земле. (4) Так как город был взят ночью, в результате измены, то большая часть поселенцев, бежав через задние ворота, целыми и невредимыми добрались до Рима. (5) Вести эту войну по жребию досталось консулу Луцию Лукрецию. Он выступил с войском, разбил врага в открытом бою и победителем вернулся в Рим, к схваткам куда более жарким.
(6) Были вызваны в суд народные трибуны последних двух лет – Авл Вергиний и Квинт Помпоний65, защита которых, по мнению патрициев, была для сената делом чести. Никто не вменял трибунам в вину ни уголовного преступления, ни служебного упущения – они обвинялись лишь в том, что в угоду сенату опротестовывали трибунские законопроекты. (7) И все же ярость простого люда оказалась сильнее благодарности сената. Ни в чем не повинных людей приговорили каждого к уплате десяти тысяч тяжелых ассов, подав тем самым дурной пример на будущее. Сенаторы были уязвлены. (8) Камилл прямо обвинял плебеев в преступлении: вот они уже пошли против своих, вот облыжно засудили трибунов, не понимая того, что сами же этим уничтожили право трибунского вмешательства. А уничтожение такого права подрывает и трибунскую власть. (9) Ибо заблуждаются плебеи, если они питают надежду, что сенаторы будут вечно сносить разнузданное своеволие трибунов. Если с трибунской властью не удастся справиться при помощи тех же трибунов, то сенаторы найдут другое средство. (10) И на консулов обрушился Камилл, зачем они смолчали, зачем стерпели – ведь эти трибуны положились на авторитет сената и оказались обмануты в своем доверии к государству. Он собирал сходки, говорил это там во всеуслышание, и ненависть к нему толпы возрастала день ото дня.
