— Я только благодарю Господа, что он все их гнездо уничтожил, до последнего щенка, — Слудиг передернулся и нахмурился. — Ничего путного из этих ведьменышей получиться не могло бы.
Бинабик посмотрел на него с любопытством.
— Можно влиять на формирование невинных, как этих детей, но иногда случается так, что все можно исправлять. Я не питаю веры в окончательное зло, Слудиг.
— Да? — риммерсман резко засмеялся. — А как насчет твоего Короля Бурь? Что доброго мог бы ты сказать о таком выродке ада с его черной душой?
— Когда-то он любил свой народ больше, чем собственную жизнь, — тихо сказал Бинабик.
Солнце удивительно быстро пронеслось по мрачному небу. К тому времени, когда они снова остановились, спустились ранние сумерки. Они еще дважды покрыли расстояние между аббатством и той точкой в лесу, которую они наметили как крайнюю. Все их крики и стук по кустам и деревьями не дали результатов: Саймона так и не нашли, а теперь накатывалась темень, быстро приближалась пурга.
— Кровь Эйдона! — сказал Слудиг с отвращением, затем потрепал по шее серую кобылу Саймона, привязанную к вьючным лошадям. — Во всяком случае мы не потеряли этот чертов меч, — он указал на Торн, но не дотронулся до него. Там, где обертка размоталась, черный меч был виден, снежинки, опускаясь на его поверхность, соскальзывали, не в силах укрыть его белым одеялом, накрывшим все вокруг. — Эго ставит нас в трудное положение. Если бы пропали и парень и меч, нам поневоле пришлось бы искать — другого выбора бы не было.
Бинабик поднял сердитые глаза.
— О каком выборе ты говаривашь?
— Мы же не можем бросить все ради этого парнишки, тролль? Я привязан к нему, видит Бог, но у нас есть долг перед принцем Джошуа. Ты и тебе подобные книгочеи твердят, что принцу Джошуа нужен этот клинок, или мы все обречены. Разве мы можем забыть об этом и заняться поисками мальчишки? Тогда мы окажемся еще глупее его, который был так глуп, что ухитрился потеряться.
— Саймон не глуп, — Бинабик надолго погрузил лицо в мех на шее Кантаки. — И я питаю усталость от нарушения собственных клятв. Я клялся его охранять… — Голос тролля был приглушен, но в нем ясно чувствовалось напряжение.
— Нам приходится делать трудный выбор, тролль, — идти против собственной воли.
Бинабик поднял голову. Обыкновенно мягкий взгляд его карих глаз вспыхнул.
— Не надо говаривать про выбирание и проповедывовать про трудности. Бери этот меч. На могиле у моего наставника я клялся хранить Саймона. У меня нет должности более великой важности.
— Ну, тогда ты глупее всех, — рявкнул Слудиг. — Нас осталось всего двое, а мир вокруг замерзает. Ты пошлешь меня одного с мечом, который может спасти и твой народ, и мой? И это все для того, чтобы не нарушить клятву, данную мертвому учителю?
Бинабик выпрямился во весь рост. Глаза его наполнились злыми слезами.
— Прекрати говаривать о моей клятвенности, — прошипел он. — Я не принимаю советов от бестолкового крухока!
Слудиг поднял руку в перчатке, как будто собираясь ударить маленького человека, потом посмотрел на свою дрожащую руку, повернулся и ушел с поляны.
Бинабик даже не взглянул, как он уходит, а продолжал гладить Кантаку. Слеза сбежала по его щеке и скрылась в мехе капюшона.
Прошли минуты полной тишины, даже ни одна птица не вскрикнула.
— Тролль? — Слудиг стоял на краю поляны прямо за лошадьми. Бинабик не поднял головы. — Знаешь, старина, — продолжал Слудиг, — ты должен выслушать меня, — риммерсман все еще держался на расстоянии, как незваный гость в ожидании, что его пригласят в дом. — Когда-то, сразу после нашей первой встречи, я сказал тебе, что у тебя нет понятия чести. Я хотел пойти и убить Сторфота, тана Вественби, за то, что он оскорбил герцога Изгримнура. Ты сказал, чтобы я не ходил. Ты мне сказал, что мой господин Изгримнур дал мне поручение и что я не вправе ставить под угрозу выполнение этого задания, что это будет глупо, в этом не будет ничего героического или достойного.
Тролль продолжал механически гладить спину Кантаки.
— Бинабик, я знаю, что у тебя есть понятие чести. Ты знаешь, что и я такой же. Перед нами тяжелый выбор, но неправильно, когда союзники готовы драться и бросаться друг в друга оскорблениями, как камнями.
Тролль все еще не отвечал, но руки его оставили волчицу и легли на колени. Он долго сидел на корточках, опустив подбородок на грудь.
— В моем поведении была недостойность, Слудиг, — вымолвил он наконец. — Ты имеешь справедливость, когда кидаешь в меня мои же собственные слова. Я прошу твоего прощения, хотя его не заслужил, — он обратил к риммерсману свое несчастное лицо. Слудиг ступил на поляну.
— Мы не можем вечно искать Саймона, — тихо сказал Слудиг. — Это так: тут ни дружба, ни любовь ни при чем.
— Ты имеешь справедливость, — признал Бинабик. Он медленно потряс головой. — Справедливость. — Он поднялся и направился к бородатому солдату, протянув ему свою маленькую руку. — Если можешь, в знак прощения моей глупости…
— Нечего прощать, — огромная ручища сжала ручку Бинабика, которая в ней совершенно исчезла.
На лиц тролля показалась усталая улыбка.
— Тогда я прошу об одной милости. Давай разложим здесь костер сегодня ночью и завтра ночью, и будем звать Саймона. Если никаких следов его мы не обнаружим, то послезавтра утром мы отправимся к Скале прощания. Иначе у меня будет такое чувствование, что я его бросил, не поискав как следует.
Слудиг согласно кивнул.
— Так будет справедливо. Теперь мы должны собрать хворост. Ночь скоро наступит.
— Да, и этот ледяной ветер не унимается, — заметив Бинабик, нахмурившись. — Не повезет тем, кого ночь застала без крова над толовой.
Брат Хенгфиск, несимпатичный королевский виночерпий, указал на дверь. Ухмылка монаха была, как всегда, неуместной. Создавалось впечатление, что он сдерживается, чтобы не рассмеяться какой-то шутке. Граф Утаньята прошел в дверь, и молчаливый Хенгфиск торопливо заковылял с лестницы, оставив графа в дверях колокольни.
Гутвульф постоял минутку, чтобы отдышаться. Взбираться по ступеням высоченной лестницы было для него тяжеловато, тем более что он последнее время плохо спал.
— Вы за мной посылали, ваше величество?
Король стоял, сгорбившись, в нише одного из высоких окон; его тяжелый плащи свете факелов был похож на спину гигантской сине-зеленой мухи. Хотя день еще далеко не кончился, небо было по-вечернему темным. Согбенная фигура Элиаса с опущенными плечами напомнила Гутвульфу стервятника. Тяжелый серый меч в ножнах висел сбоку. При виде его граф невольно передернулся.
— Буря почти настигла нас, — сказал Элиас, не поворачиваясь. — Ты когда-нибудь забирался так высоко на Башню Зеленого ангела?
Гутвульф постарался придать своему голосу обычное спокойствие.
— Я бывал здесь в вестибюле. Возможно, также пару раз на втором этаже у священника. Но так высоко — никогда, сир.
— Это странное место, — произнес король, по-прежнему не отводя взгляда от чего-то за северо-западным окном. — Это место. Башня Зеленого ангела, когда-то была центром величайшего королевства, когда-либо существовавшего в Светлом Арде. Ты это знал, Гутвульф?
Элиас резко отвернулся от окна. Глаза его сверкали, но лицо выглядело изможденным и сморщенным, как будто тесная железная корона слишком крепко сжимала лоб.
— Вы имеете в виду королевство вашего отца, ваше величество? — спросил граф, озадаченный и изрядно напуганный. Они испытал только страх, получив этот вызов к королю. Этот человек уже не был его старым другом. Временами король казался совершенно прежним, но Гутвульф не позволял себе забывать о реальном положении дел: Элиас, каким он его знал, был в сущности мертв. И виселицы на Батальной площади, и острия решетки Нирулагских ворот были полны останков тех, кто каким-то образом вызвал неудовольствие этого нового Элиаса. Гутвульф знал, что ему следует держать рот на замке и выполнять приказания — по крайней мере до поры до времени.
— Конечно, не моего отца, тупица. Клянусь Господом, моя рука простирается над гораздо более стоящим королевством, чем то, о чем он когда-нибудь мог мечтать. Прямо на пороге королевства моего отца был король Луг, а теперь нет иного короля, кроме меня, — дурное настроение Элиаса испарилось, и он величественно взмахнул рукой. — Нет, Гутвульф, в мире есть много такого, о чем ты и мечтать не смеешь. Это некогда было столицей могущественной империи — более обширной, чем Большой Риммергард Фингила, более древней, чем императорский Наббан, с более сильными законами, чем утраченная Хандия, — голос его понизился и почти затерялся в зове ветра. — Но с его помощью я превращу этот замок в столицу еще более величественного королевства.
