— Инспектор, — сказал я, — то, что вы рассказали — необычайно интересно и даже захватывающе. Поверьте, вы полностью завладели моим вниманием, и я ничуть не тороплюсь. Но я не совсем понимаю…
— Вы ведь профессор, не так ли? А профессора — народ сообразительный, верно? Я ищу помощи всюду, где могу ее найти. У нас накопилось с полдюжины нераскрытых дел вроде этого — люди, которых мы безусловно должны были поймать, и притом без труда! Вот еще один — Вильям Спэнглер Гризон. Слышали когда-нибудь это имя?
— Еще бы! Кто же не слышал о нем в Сан-Франциско?
— Это точно, его хорошо знали в обществе. Но известно ли вам, что у него за душой не было ни цента собственных денег?
Я пожал плечами.
— Откуда мне знать? Я был уверен, что он богат.
— Богата его жена. Полагаю, из-за этого он и женился на ней, хотя люди болтают, что она сама за ним гонялась. Я беседовал с ней: женщина со скверным характером. Он молод, красив и обаятелен, но, по слухам, очень ленив; вот почему он на ней и женился.
— Я встречал его имя в газетных столбцах — в театральной хронике. Кажется, он имел какое-то отношение к театру?
— Всю жизнь он питал страсть к сцене, пытался стать актером. Когда они поженились, она дала ему денег, чтобы он мог ездить играть в Нью-Йорк; это сделало его на некоторое время счастливым, он летал на восточное побережье для репетиций и загородных пробных спектаклей. Там он ухаживал за молоденькими смазливыми актрисами. Жена наказала его, как маленького ребенка. Притащила обратно сюда, и с той поры — ни цента на театр. Тогда он сбежал, прихватив с собой 170 тысяч ее долларов, и с тех пор о нем — ни слуху ни духу. И это — противоестественно, потому что он не может — понимаете, не может! — быть вдали от театра. Он давно уже должен был объявиться в Нью-Йорке — под чужим именем, в парике, с усами и прочей ерундой. Мы должны были поймать его несколько месяцев назад, но не поймали; он тоже словно канул в воду. — Айрин встал с кресла. — Надеюсь, вы говорили всерьез, что не торопитесь, потому что…
— В общем, конечно…
— Потому что у меня назначена встреча для нас обоих. На Пауэлл-стрит, возле Эмбаркадеро. Пойдемте.
Инспектор вышел из-за стола, взяв лежавший на краю большой конверт. Я заметил, что конверт был с обратным адресом нью-йоркского полицейского управления и адресован Айрину. Он направился к дверям, не оглядываясь, словно не сомневался, что я последую за ним. Внизу возле дома, он сказал:
— Мы можем взять такси — вместе с вами я смогу за него отчитаться. Когда я езжу один, то пользуюсь фуникулером.
— В такой чудесный день, как сегодня, брать такси вместо трамвая — такое же безумие, как идти работать в полицию.
— Ну что ж, мистер турист! — сказал Айрин, и мы пошли в полном молчании. Трамвай как раз делал круг, и мы заняли наружные места. Стоял типичный день позднего сан-францисского лета, полный солнца и голубого неба; но Айрин мог с таким же успехом ехать в нью-йоркской подземке.
— Так где, по-вашему, находится сейчас Вильям Спэнглер Гризон? — спросил он, уплатив за проезд. — Я запросил нью-йоркскую полицию, и они разыскали его для меня за несколько часов — в городском историческом музее. — Айрин открыл конверт, вынул оттуда пачку подколотых листов серой бумаги и протянул мне верхний лист. Это была фотокопия театральной афиши в старомодном стиле, длинной и узкой. — Слыхали когда-нибудь о такой пьесе? — спросил он, читая через мое плечо.
Афиша гласила: «Сегодня и всю неделю! Семь гала-представлений!» А ниже крупным шрифтом «ЗДРАВСТВУЙТЕ, Я ВАШ ДЯДЮШКА!»
— Ну, кто же ее не знает! — ответил я. — Шекспир, не так ли?
Мы проезжали Юнион-сквер и отель святого Франциска.
— Приберегите свои шуточки для ваших студентов. Прочтите лучше список действующих лиц.
Я прочел длинный перечень имен; в те давние времена на сцене бывало не меньше народу, чем в зрительном зале. В конце стояло: «В уличной толпе», а дальше — добрый десяток исполнителей, и среди них — Вильям Спэнглер Гризон.
— Этот спектакль шел в 1906 году, — сказал Айрин. — А вот другой — зимнего сезона 1901 года.
Он сунул мне вторую фотокопию, ткнув пальцем в самый конец списка действующих лиц. Я прочел: «Зрители на Больших скачках»; мельчайшим шрифтом шла целая куча имен, третьим из которых стояло: Вильям Спэнглер Гризон.
— У меня имеются фотокопии еще двух театральных афиш, — сказал Айрин, — одна от 1902 года, другая — от 1904, и всюду он среди исполнителей.
Трамвай остановился, мы вышли из вагона и направились дальше по Пауэлл-стрит. Возвращая фотокопию, я предположил:
— Это его дедушка. Может быть, свою страсть к сцене Гризон унаследовал от него?
— Не слишком ли много дедушек вы обнаружили сегодня, профессор? — Айрин вкладывал снимки обратно в конверт.
— А что обнаружили вы, инспектор?
— Сейчас я вам покажу, — ответил он, и мы продолжали путь молча.
Впереди виднелся залив, очень красивый в солнечном освещении, но Айрин даже не смотрел в ту сторону. Мы подошли к невысокому зданию с табличкой на дверях: «Студия 17: коммерческое телевидение». Мы вошли внутрь, миновали пустую контору, затем громадную комнату с бетонированным полом, на котором плотник мастерил переднюю стену маленького коттеджа. Пройдя помещение, — инспектор явно уже был здесь ранее, — он толкнул двойную дверь, и мы очутились в крохотном кинозале. Я увидел белый экран, дюжину кресел и проекционную будку. Голос из будки спросил:
— Инспектор?
— Да. Вы готовы?
— Сейчас, только вставлю пленку.
— Хорошо.
Айрин показал мне на кресло и уселся рядом. Тоном доверительной беседы он начал:
— В этом городе жил чудак и оригинал по имени Том Вилей — фанатик спорта, настоящий маньяк. Он посещал все боксерские схватки, все спортивные игры и соревнования, все автогонки и дерби, и все они вызывали у него одно лишь недовольство. Мы его знали, потому что он то и дело бросал свою жену. Она ненавидела спорт, придиралась к мужу, а нам приходилось ловить и возвращать его, когда она подавала жалобы на беглеца, не желающего содержать семью. К счастью, он никогда не удирал далеко. Но даже когда мы его ловили, все, что он говорил в свое оправдание, — это что спорт умирает, а публике на это наплевать и самим спортсменам тоже и что он мечтает вернуться в те славные и далекие времена, когда спорт был поистине велик. Улавливаете мою мысль?..
Я кивнул. Кинозал погрузился во тьму, и над нашими головами зажегся яркий луч света. На экране замелькали кадры старого кинофильма. Он был немым, и было странно следить за движущимися фигурами, слыша лишь жужжание проектора. На экране показался Янки-стадион — сначала его общий вид, затем я увидел человека с битой в руках. Камера приблизилась к нему, и я узнал знаменитого бейсболиста Бэйба Рута. Он изготовился, ударил битой по мячу и побежал, радостно смеясь. На экране возникла надпись: «Бэйб снова совершил это!» — и дальше говорилось, что это его пятьдесят первый успех в сезоне 1927 года.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
